Председателю Совета Попечителей Музея имени Н.К. Рериха Анатолию Евгеньевичу Карпову 65 лет
Международный Центр Рерихов сердечно поздравляет Председателя Совета Попечителей Музея имени Н.К. Рериха Анатолия Евгеньевича Карпова с 65-летием и желает ему крепкого здоровья, новых достижений в государственной и общественной деятельности и осуществления всех творческих планов!
***
Предлагаем вашему вниманию интервью с А.Е. Карповым, которое будет опубликовано в следующем номере журнала «Культура и время»
Анатолий Карпов: «Если бы чиновники умели играть в шахматы, они не трогали бы Музей имени Н.К. Рериха»
В рамках одного журнального материала невозможно перечислить все звания, регалии и заслуги Анатолия Карпова. Трехкратный чемпион мира по шахматам, международный гроссмейстер, трехкратный чемпион мира ФИДЕ, шестикратный победитель шахматных олимпиад в составе сборной СССР, обладатель девяти шахматных «Оскаров», он до сих пор в форме и одерживает убедительные победы на шахматной доске. За его «матчами века», припав к телевизору, следила вся страна. Он давно стал символом эпохи и человеком-легендой. А еще Анатолий Евгеньевич много лет возглавляет Фонд Мира, активно занимается природоохранной деятельностью и является одним из учредителей Советского Фонда Рерихов. Большой друг и попечитель МЦР, 23 мая он отмечает 65-летний юбилей. Накануне этого события и состоялось наше интервью, для чего Анатолий Евгеньевич специально приехал в Музей. Для меня знаковым стало не только знакомство с кумиром, на которого я привыкла смотреть с другой стороны экрана, но и открытие его личности. Анатолий Карпов, которого я всегда считала человеком осторожным и склонным к компромиссам, оказался бесстрашным, принципиальным и готовым добиваться своей цели несмотря ни на что. Правда, действует он не напролом, а аккуратно и постепенно, будто разыгрывает очередную непростую партию. Но победа все равно остается за ним.
Анатолий Евгеньевич, слышала, что в шахматы вас научил играть отец. А как вы думаете, что было бы, не случись этого? Чем бы вы занимались?
– В семье любили рисовать. Отец у меня крупный инженер, он великолепно чертил и, как и мама, прекрасно рисовал. Этот дар мне не перешел абсолютно, но мне досталась часть памяти отца. У него память, я думаю, была лучше, чем у меня. Ко мне перешел его интерес к истории, к географии, память не только цифровая, но и топографическая – на расположение улиц, домов. Мне достаточно в городе пройтись пешком, и всё – я смогу не только там сориентироваться, но даже нарисовать карту этого города. Это касается даже тех мест, где я давно не был. Возвращаюсь – и сразу вспоминаю. Заблудиться мне невозможно.
Наверное, с такими талантами вы могли бы заняться сыскной деятельностью, стать резидентом.
– Может быть.
А насколько важным было то, что отец научил вас не расстраиваться при проигрыше?
– Он учил меня не плакать. Насчет не расстраиваться – нет, конечно. Он расстраивался от своих неудач и от моих, и это нормально. Но важно суметь собраться, чтобы это никак не отражалось на последующей игре. Он говорил: «Будешь плакать – не стану с тобой играть!»
– Ваш отец был выдающимся инженером, проектировщиком системы «Град» и противопехотных шариковых бомб.
– Да, у него 79 изобретений в области обороны.
– Наверняка он хотел, чтобы вы стали ученым, инженером?
– Отец никогда не давил на меня. Он хотел, чтобы я сам выбрал свой путь. Но при этом всегда помогал мне, поддерживал и направлял, если нужно.
Итак, вы увлеклись шахматами – сначала на любительском уровне, потом постепенно поняли, что это серьезно, поступили на мехмат МГУ, а потом перевелись почему-то на экономический факультет Ленинградского университета. Я понимаю, почему в Питер: там жил ваш тренер. Но не понимаю, почему на экономический факультет.
– Сначала на экономический я перевелся внутри Московского университета. Мне показалось, что это больше мне подходит, дает более широкий кругозор и знание общественных наук, и по жизни мне это действительно пригодилось. А что касается мехмата, то меня жутко начали мучить преподаватели по матанализу, я запомнил их на всю жизнь. Я закончил математическую школу с золотой медалью и был уверен в своих знаниях, матанализ знал назубок. Но эти люди сделали мою жизнь на мехмате невыносимой.
У нас был завкафедрой аналитической геометрии профессор Потапов, он как-то мне симпатизировал, и после первой мучительной сессии я пришел к нему спросить совета. Он говорит: «Насколько я понимаю, у вас матанализ будет три года, а это значит, вам еще три года придется мучиться с этими преподавателями». А я в тот момент уже стал чемпионом мира среди юношей, и он мне порекомендовал перейти с мехмата. И я начал выбирать, куда. И когда уже выбрал экономфак, меня стали донимать по спортивной линии. Я занимался в ЦСКА, а меня стали чуть ли не силком перетаскивать в команду МГУ «Буревестник». Пока я был на уровне не столь высоком, не создавал опасности для лидирующих позиций «Буревестника», на меня смотрели сквозь пальцы. Но стоило мне начать выигрывать, стали давить по-черному.
Когда я перевелся на экономический, меня вдруг вызывает завкафедрой спорта: «Мы знаем, что вы за ЦСКА, но вам будет намного легче учиться, если вы будете в “Буревестнике”». Я проигнорировал его слова. Тогда меня вызывает проректор Сергей Михайлович Волков. Он мне начал угрожать в присутствии родителей, что я не смогу закончить университет, если не перейду в эту команду. Мама была в панике. Причем он пригласил поздравить меня со званием чемпиона мира среди юношей и вдруг неожиданно пошел в наступление. Но я достаточно спокойно к этому отнесся. Мы выходим, мама ахает и охает, отец говорит: «Что ты думаешь по этому поводу?» Я отвечаю: «А что тут думать. Я, конечно, не перейду». Он говорит: «Трудно будет тебе». «Наверное, – отвечаю. – Но переходить не буду». Когда меня никто не знал и на меня не смотрел, ЦСКА мне все обеспечил. Поэтому я остался ему верен.
– Это было бы предательством с вашей стороны, если бы вы ушли?
– Ну конечно, я подвел бы команду. Хотя переходили, и студенты в том числе. Но я считал эту систему неправильной.
– А потом вы перевелись в Ленинградский университет. Там проблемы продолжились?
– Скандал был жуткий, когда я уехал в Ленинград. Я дождался, когда ушел в отпуск декан Солодков, потому что он точно бы меня не отпустил, костьми бы лег. Он очень поддерживал спорт. Я пришел к его заместителю, который занимался наукой, даю зачетку, у меня там все отлично, все зачеты, экзамены сданы. Он смотрит и говорит: «Вообще таких студентов жалко отпускать, вы что, серьезно? Может, передумаете?» – «Да у меня тренер в Ленинграде, и мне по шахматам будет там удобнее». – «Ну что же, – говорит, – я не могу препятствовать развитию человека» – и подписал. А потом, когда вернулось все спортивное начальство, поняли, что потеря жуткая. Но в Ленинграде я достаточно спокойно отучился и в шахматы продолжал играть успешно.
– И вот началась череда ваших великолепных спортивных побед. Наступил ли момент, когда вы к этому привыкли?
– Нет, я не привык. У меня принцип был такой: заканчивается соревнование, и все уроки, которые из этого можно было извлечь, в голове остаются, а победы и поражения должны уходить. Шахматы, да и вообще спорт требуют постоянной работы над собой. В отличие от науки: если ты стал академиком, то достиг своего потолка и можешь больше ничего вообще не делать. Правда, сейчас престиж Академии наук резко понизился, но в те времена был очень высок. А в шахматах на старых заслугах не проживешь: соревнования продолжаются, и каждый хочет выиграть у чемпиона, поэтому ты должен быть всегда в тонусе, в форме, а не почивать на лаврах. Я даже когда становился чемпионом мира, отдыхал максимум десять дней. Я понимал: если отдохну два месяца, мне потом очень тяжело будет входить в форму. Именно поэтому я и сыграл так много. У меня рекорд, который вряд ли кто-то сможет побить.
– Десять лет на чемпионской вершине!
– Нет, шестнадцать. Десять, потом еще шесть. А совсем недавно я выиграл 180-й турнир в своей жизни.
А что за турнир?
– Турнир моего имени во Франции. В мою честь он назван потому, что начался с моей подачи. Я был единственным, кто с 1995 года сыграл во всех турнирах. И вот они меня пригласили почетным гостем, причем я играть не хотел, но так получилось, что уговорили, и я выиграл. Хотя не готовился совсем. Но играл очень здорово, в финале обыграл Васю Иванчука. А он сейчас один из лучших шахматистов мира.
– Что вам надо для того, чтобы быть в хорошей форме? Читала, что вам важно выспаться.
– Совершенно точно. Нервная система должна восстанавливаться, а сон – это главное. Иногда для восстановления нервной системы достаточно было прогулки на свежем воздухе. Однажды у меня случилась очень тяжелая, изнурительная партия с Анандом, которую я никак не мог завершить. Чувствовал себя вымотанным. В перерыве друзья уговорили меня пойти прогуляться на Женевское озеро. Погода была отличная, мы скормили лебедям несколько батонов хлеба, и в результате, когда я вернулся, чувствовал себя совершенно обновленным. Сел и выиграл партию.
Три года назад я обыграл Фишмана, своего исторического соперника. Мы с ним играли матч на первенство мира, это был 175-й международный турнир. Меня поздравили, потом пресс-конференция, и кто-то из журналистов спрашивает: «Ну скажите, а кто-то рядом все-таки есть, кто сможет вас побить?» Я говорю: «Нет такого. Теоретически это возможно, но практически – вряд ли. Вы, наверное, плохо представляете себе, что такое 175-й турнир в шахматах». Давайте разложим так: пять турниров в год – это много или мало? Это очень много, и так 35 лет подряд. Хотя, конечно, выигрывать становится все труднее.
Почему?
– Конкуренция. Информация проще достается. Многое решается дома, с компьютерами. Подготовка становится эффективнее.
– Сейчас семимильными шагами развиваются компьютерные технологии. Созданы квантовые компьютеры, нейрокомпьютеры, которые намного «умнее» тех, что когда-то выигрывали у Каспарова. Как вам кажется, может быть, скоро появится искусственный интеллект и человеческий мозг станет не нужен?
– Любые компьютеры создают люди. И любые программы пишут люди.
– То есть человеческий мозг чем-то их превосходит?
– В чем-то, конечно, нас превосходят компьютеры. Они не утомляются, не устают. У них нет нервной системы, нет возбуждения. В этом смысле они стабильнее и сильнее. Поэтому компьютер незаменим там, где требуется расчет. Но если речь идет о понимании и интуиции, компьютер беспомощен.
– Какую роль для вас играет интуиция?
– Достаточно серьезную. Не только в шахматах – вообще в жизни. Да, в конкретном расчете с компьютерами соревноваться сейчас невозможно. Но с моим опытом, знаниями я могу определить то, чего не может ни один компьютер в мире, даже самый мощный – какие фигуры на доске разменять, какие оставить. И я это четко вижу. А компьютер вообще не понимает, зачем это нужно.
– И еще вы, может быть, интуитивно улавливаете логику противника?
– Я понимаю расположение, логику взаимодействия фигур. В этом компьютер соревноваться не может. Иногда, чтобы получить преимущество, надо оставить фигуру. Это уже планирование, прогнозирование и расчет. Надо нейтрализовать инициативу и поменять фигуры, но это не многие могут сделать.
– Давайте вернемся во времена вашего чемпионского взлета. Тогда ведь шахматы были очень престижным видом спорта. Да, все хотели стать учеными, космонавтами, но точно так же все хотели быть шахматистами. Да, не всем это было дано, но возможности были у всех – шахматные кружки, клубы, и все это бесплатно и общедоступно. Сейчас такого стало заметно меньше. Знаю, вы лично способствуете тому, чтобы у детей были такие возможности, пропагандируете шахматы.
– У меня серьезный центр шахматных школ Карпова. В 1988 году ко мне обратились воронежские шахматисты с просьбой создать школу и как-то ее опекать ее. Тогда в стране была только одна школа – Ботвинника, созданная в рамках общества «Труд». Я тоже заканчивал эту школу в свое время. Вместе с другими талантливыми ребятами из Златоуста меня пригласили туда заниматься. Интересно, что Ботвинник, который следил за нашими успехами, однажды сказал, что «из Толи ничего не получится». Не знаю, почему он так решил, но, к счастью, мастер ошибся.
А когда спустя многие годы воронежцы обратились ко мне, я предложил создать областную школу. И вот мы провели первый набор талантливых детей. Было, как сейчас помню, шесть ребят и две девочки. Одна стала международным мастером, другая – мастером. Из ребят – три гроссмейстера, один – тренер высшей квалификации. Он был тренером национальной сборной Испании, потом Польши. Так начала возрождаться традиция шахматных школ. На следующий год я открыл свою школу в Берлине, еще до разрушения Стены, потом – в Западной Германии, в Баден-Бадене, и пошли школы российские. В 1991 году мы создали школу для ребят из Чернобыльской зоны. Она стала международной – Украина, Белоруссия, Россия и Казахстан до Семипалатинска. Пригласили ребят с Южного Урала. Эта школа действует до сих пор. Мы никогда не имели государственной помощи, только спонсорскую. Провели восемь чернобыльских спартакиад – это командные соревнования школ Чернобыльской зоны. Но потом спонсорское финансирование прекратилось.
– Почему вы решили именно в этой зоне создать школу?
– Я не могу сказать, что я начинал. Школа была создана раньше. А в 1989 году я организовал международную чернобыльскую организацию «Чернобыль-помощь». Она родилась на базе моей комиссии в Фонде Мира. Комиссию помощи чернобыльцам мы основали в 1986 году: 26 апреля случилась авария, 28 апреля мы перевели первые деньги из Фонда Мира, а 29-го основали комиссию помощи ликвидаторам и пострадавшим от чернобыльской аварии. Так что в 1991 году, когда эта школа была создана, они пришли ко мне. И с тех пор я этим занимаюсь уже 25 лет.
– Вы ездите в Чернобыль?
– Конечно. У меня два высших ордена Украины. Один я получил от Путина, второй от Ющенко. Я первым проводил пресс-конференцию по Чернобылю в ООН. Совсем недавно я получил высочайшую общественную награду на Украине – Герой Чернобыля. Причем она вручается, только если 28 областей, где есть организации чернобыльцев, единогласно за тебя голосуют. Если хоть одна выступает против, награда не присуждается.
– Несмотря на то что сейчас на Украине по-разному относятся к нашим гражданам, вы для них, видимо, непререкаемый авторитет. Это действительно очень почетно.
– Я там свой человек. Действительно, я и к Украине, и к украинцам отношусь очень хорошо. Очень люблю Одессу, чувствую там себя как дома. Первый раз был там в 1961 году с отцом. С тех пор у меня замечательное отношение к этому городу, причем оно передалось и моей дочке. Она уже немало поездила, хотя ей 16 лет, но в мире у нее два любимых города: Санкт-Петербург и Одесса. Этот город, как и мне, запал ей в душу.
– А в шахматы она играет?
– Нет, в шахматы не играет. Она гуманитарный человек и неплохо знает языки. Еще до школы она перечитала все сказки, которые у нас были, а у нас хорошая библиотека. И она их помнит наизусть.
– Хотела бы коснуться вашей природоохранной деятельности. Не так давно я брала интервью у Алексея Владимировича Яблокова, нашего знаменитого биолога и эколога. Он говорит, что государственная политика антиэкологична. За эти резкие высказывания его не слишком жалуют «наверху». А вы когда-нибудь чувствовали, что кого-то из власть имущих раздражаете этой своей деятельностью?
– Ну разумеется, и это вполне естественно. В 1989 году мы с Сергеем Павловичем Залыгиным создали первый экологический журнал «Эко». Он выходил лет пять, наверное, на деньги Фонда Мира, который я возглавлял. Я там был членом редколлегии, а Сергей Павлович главным редактором. Это был тройственный союз – «РИА Новости», тогда АПН, Сергей Павлович и его экологическая ассоциация и Фонд Мира. Это был очень важный журнал. Конечно, экологические проблемы за раз не решить, ими надо заниматься постоянно, причем неизвестно, когда будет эффект, а это совершенно расходится с системами любой страны. Неважно – коммунизм, социализм, капитализм, феодализм. В любой стране, где есть выборность, каждый политик хочет хороших и быстрых результатов. У него программа не может быть долгосрочной, потому что через три года переизбираться, и ему нужен результат. А навести порядок в области окружающей среды – дело длительное и затратное. Поэтому государство в лице разнообразных чиновников поддерживать его не желает.
– Почему же вы стали этим заниматься?
– Просто без этого люди вымрут.
– Вы убеждены, что экологическими проблемами необходимо заниматься, даже если это будет кого-то наверху раздражать?
– Да. Без этого мы просто не выживем. Мы уже подошли к природным катаклизмам, которые начинают угрожать безопасности биосферы. Совершенно ясно, что человеческая деятельность идет вразрез с интересами природы. И этот конфликт надо каким-то образом утихомирить.
– Мы подошли к главной теме – Музей имени Н.К. Рериха, в котором мы находимся. Вы стоите у истоков создания Советского Фонда Рерихов. Скажите, его создание тоже шло вразрез с государственной политикой?
– Я бы так не сказал. Святослав Николаевич всегда был против того, чтобы наследие передавать государству, но при этом имел в виду, что оно должно переехать на родину. И в 70-е годы он начал проводить выставки, которые затронули сибирские города и всколыхнули всю страну. О Рерихах заговорили все. И тогда он на временное хранение передал Министерству культуры Советского Союза те картины, которые демонстрировались в передвижных выставках, считая, что потом это станет основой Музея. На этом этапе я с ним и познакомился. Шел 89-й год. Святослав Николаевич встречался с Горбачевым и поделился с ним своими планами, что хочет вернуть наследие на родину. Горбачев эту идею активно поддержал, после чего Рерих попросил о встрече с Фондом Мира, где я был председателем правления.
Встречались мы в резиденции на Ленинских горах, где останавливался Святослав Николаевич. И тогда он рассказал, что с Министерством Культуры сотрудничать нельзя, но он принял для себя решение перевезти картины в Советский Союз. Он говорил, что да, с Горбачевым договорились, политическая поддержка есть, но президенты приходят и уходят, а Фонд Мира – это очень серьезная организация с большими миротворческими и финансовыми возможностями. Он спросил: «Как вы относитесь к тому, чтобы Фонд Мира стал гарантом всей этой процедуры?»
Мы относились положительно. Потом я доложил все это на правлении Фонда Мира, и мы решили Рериха поддерживать. И уже в следующий раз, когда Святослав Николаевич приехал, я ему сказал, что вопрос решен. Он поблагодарил, но, к сожалению, после этого довольно быстро ушел из жизни.
Наследие было перевезено в Россию. Был создан Музей. Помещение выделили, но изначально в другом месте и небольшое.
Ну а потом развалился Советский Союз, и мы тянули Музей сколько могли – обеспечивали охрану, аренду. Но вот пришел Гайдар и похоронил рублевую часть фонда, и уже тогда мы помогать не смогли.
Я написал письмо Ельцину и встречался с ним: «Борис Николаевич, с Горбачевым понимание было, но финансирования никакого не было, и все на себя брал Фонд Мира, а сейчас у меня, к сожалению, ресурсов нет, но преемственность-то у президентов должна быть. Я прошу, чтобы вы так же отнеслись, как Горбачев, к Фонду Рериха, по крайней мере, обеспечили охрану за счет государства и выделили помещение для Музея». И Борис Николаевич на моем письме оставил положительную резолюцию. Мы еще как-то помогали, а потом нашелся спонсор, который много лет обеспечивал Музей, пока в дело все-таки не вмешались государственные чиновники. Произошло то, чего и опасался Святослав Николаевич.
– Какое у вас осталось впечатление о Святославе Николаевиче?
– Исключительно приятный, интеллигентный человек. Несмотря на то что длительное время жил в Индии, русским языком владел в совершенстве, со всеми тонкостями. У него был очень богатый русский язык. Интересно было с ним поговорить. Он очень высоко ценил общественные движения и считал, что за ними будущее. С некоторым недоверием он относился к государственным структурам, по крайней мере, в области культуры.
– У него были для этого все основания, и нынешняя история это подтверждает.
– Да, именно так.
– Когда вы впервые увидели картины Рерихов?
– Я был в Музее Рериха в Новосибирске в начале 80-х годов, потом в Нью-Йорке. В Москве я увидел эти картины позже.
– Какое впечатление они на вас произвели?
– Это открытие нового мира. Ничего подобного больше нет. Они производят большое впечатление и оставляют след на всю жизнь. Я отношусь к творчеству Рерихов с огромным уважением.
– Как вы можете прокомментировать то, что происходит сейчас, когда Музей пытаются выселить из здания, а картины куда-то передать?
– Это издевательство над именем великого нашего соотечественника. Ставить под сомнение завещание недопустимо. Завещание есть, письмо Святослава Николаевича есть, я один из тех, кто с ним лично виделся и кто мог бы свидетельствовать все, что он по этому поводу говорил. Более того, он все это фактически высказывал сначала в виде пожеланий, потом своим завещанием. И то, что Министерство культуры не считается с этим, то, что Верховный суд вообще не смотрит ни на какие доказательства, – это бандитизм и беспредел.
Верховный Суд следует пожеланиям Министерства культуры, а государство не принимает никакого решения. Это страшная ошибка. Какое Министерство культуры, если ни в одном документе оно не фигурирует? У нас есть документ, подписанный Ельциным, в котором он согласен был с передачей в Музей Рериха тех картин, которые находятся сейчас в Музее Востока. У нас есть документ за подписью министра культуры Авдеева. Но Министерство культуры нигде и никогда не может показать документ, в котором какое-то отношение к нему имело бы наследие Рерихов. Как это может не понимать Верховный суд? Как он может принять сторону Министерства культуры, я просто не понимаю.
Но опасность-то огромная для России заключается вот в чем. Если Верховный суд окончательно займет сторону Министерства культуры и дезавуирует завещание Рериха, то тогда перемещение всех ценностей станет контрабандой, и Индия сможет спокойно все опротестовать и затребовать наследство назад. Но почему-то эти мысли до Министерства культуры и до Верховного суда не доходят. Они своими неумными действиями ставят под угрозу все наследие и его присутствие на территории России.
Сейчас чиновники пытаются доказать, что нет правопреемственности между Советским Фондом Рерихов и МЦР, но во всех отношениях это глупо, потому что все имущество перешло МЦР и никто этого не опротестовал. Как они могут сегодня ставить это под сомнение? Как возможно просто так взять и отобрать имущество и передать государству? Национализация, экспроприация, что ли? Я не понимаю законной формы, в которую хочет все это облечь Министерство культуры. По закону это совершенно невозможно! Все это никогда не принадлежало Министерству культуры и не будет принадлежать.
– Как человек, обладающий стратегическим мышлением и развитой интуицией, можете ли вы сделать прогноз, чем все закончится?
– Я думаю, здравый смысл должен взять верх. С другой стороны, настырность и беспардонность, с которой действуют чиновничьи структуры, настораживают. Мне кажется, общественность должна подняться не только в России, но и в мире. Потому что имя Рериха значимо для всех. Это фигура общемирового, общечеловеческого масштаба.
– Слышала, что у вас большие политические планы?
– Я иду на выборы в Тюменской области. Это тоже Урал, откуда я родом, соседняя область. Губернатор там очень прогрессивный. Область, которая раньше была на «сырьевой игле», за последние годы стала давать колоссальные поступления в бюджет. Я туда часто езжу, провожу рабочие встречи.
– Какая у вас программа?
– В первую очередь, это культура. Мы привезли программу по линии Фонда культурных инициатив, показываем в Тюменской области «живые» спектакли московских театров, например МХАТа, с которым дружим. Моя личная инициатива как депутата – диспансеризация населения в сельской местности. Это большая проблема. У нас есть передвижная лаборатория, и медики по воскресеньям ездят по селам, проводят обследование населения. С помощью газеты «Тюмень сегодня» мы даем бесплатные юридические консультации. У меня есть замечательный юрист, с ним мы уже больше двухсот дел рассмотрели, помогли людям правильно действовать в очень сложных условиях.
Ну и главное, конечно, шахматная программа. Шахматы поднимаются по всему Уралу, особенно в Тюменской области. Так получилось, что по шахматам я сначала завязался с Ямалом и Ханты-Мансийским автономным округом, потом ушел на юг, в Тюмень. На сегодняшний день у меня школы от Салехарда до Инты. В Ханты-Мансийске сейчас самый мощный шахматный округ во всем мире. Там практически во всех поселках городского типа есть шахматные секции.
– Это бесплатно?
– Бесплатно. Все происходит с поддержкой администрации, ребята занимаются с большим энтузиазмом, потребность огромная. В Тюменской области у нас 310 детских учреждений – школ, садов. В 160 из них есть шахматы.
– Даже в детских садах есть талантливые ребята?
– Есть. И преподаватели замечательные. Недавно пришел на занятие: новая группа, мальчики и девочки, всем по шесть лет. Я порадовался, как они детям шахматы преподносят. Заканчивается урок, я говорю: «Ну что, ребята, будете продолжать шахматами заниматься? Нравится вам?» Они: «Нравится! Конечно!» Хором кричат. Приятно.
– Можете сформулировать, что могут дать детям шахматы?
– Шахматы дают очень много. Не только для совершенствования игры. Отмечено по всему миру – там, где есть шахматы, существует дисциплина. Корреляция прямая и абсолютная. Шахматисты – дисциплинированные люди. Это очень важно для освоения других предметов. Шахматы учат логике, учат принимать решения. В шахматах человек намного раньше познает ценность времени. Временной фактор в шахматах имеет колоссальное значение, когда вы начинаете играть в турнирах. Умение за определенный промежуток времени принять решение через шахматы приходит само собой, естественно. Ребята, занимаясь шахматами, интеллектуально развиваются быстрее, взрослеют. Они еще физически остаются мальчиками и девочками, но умственно они быстрее набираются ума и силы. Именно из-за этого шахматы завоевали землю, а не потому, что весь мир вдруг озаботился количеством гроссмейстеров и решил приобрести своего.
На сегодняшний день первая страна, которая на уровне парламента ввела шахматы в школьную программу, – это Швеция. Через интернет-образование шахматы присутствуют в школах США, сегодня любой ученик с Аляски или Гавайев может по сети прослушать курс лекций и получить сертификат. Как ни странно, сейчас на первом месте по шахматному обучению находится Турция. Программа, которую начали в 2003 году, сразу была принята на государственном уровне, были выделены деньги, и сегодня шахматы преподаются во всех школах Турции.
– А у нас?
– А у нас нет пока комбинированной системы. Но, надеюсь, появится. Уверен: если бы чиновники, которые сейчас пытаются закрыть Музей Рериха, умели играть в шахматы, они бы остановились и одумались, ибо не ведают, что творят.
Беседу вела Наталия Лескова.
