П.А. Флоренский

Ясько Георгий
Сообщения: 158
Зарегистрирован: 28 янв 2011, 17:24

П.А. Флоренский

Сообщение Ясько Георгий »

Изображение

БОДХИСАТТВА КАВКАЗА.

«Когда апостол Павел говорит, что он умер для мира,
это не только метафора в смысле необходимого ослабления
силы его слов, а напротив - нечто обратное гиперболе, ибо энергия
его слов должна быть неимоверно повышена: эти слова надо бы кричать,
а не говорить, чтобы они достаточно задели сознание. Умереть для мира -
означает великую тайну… Да, можно оставаться среди людей и делать вместе
с ними дела жизни, но быть мёртвым для мира и руководить деятельностью
своего тела, находясь уже не в нём, а со стороны, из горнего мира».

П.А. Флоренский.


В культурном обиходе среднего европейца Кавказ не выражен, он мерцает в его оперативной памяти тревожным огнём «горячей точки». Какие имена собственные ассоциируются с Кавказом? «Беслан», «Басаев», «Берия»? Скажут: среди европейцев Кавказ всегда считался гиблым местом, недаром греки видели Прометея прикованным именно к вершине Казбека. Так, да не так,- вспомним миф об Аргонавтах, 67 славнейших героях Эллады, среди них - Геракл и Орфей, которые отправились именно на Кавказ за «золотым руном». Кавказ в сознании древних обладал двойственной природой, был символом в котором Высшее встречалось с низшим, Свет перемежался со тьмой, Добро сходилось со злом, в крайнем напряжении патовой ситуации. Но русские гении, - от Пушкина до Рериха видели Кавказ в особенном, тайном свете. Мы, кавказцы знаем Кавказ как свою обыденность, скользим по поверхности. Как постигнуть суть Кавказа? Всякое явление понимается в олицетворении его духа. Кто олицетворит Кавказ, раскинувшийся от полубуддистской Астрахани до полуисламского Арарата?

Заветное, имеющее особую ценность для будущего всегда заботливо охраняется, м. б., поэтому сведущие люди, чтобы не сказать лишнего раньше срока - предпочитали обходить вопрос о значении Кавказа стороной, ограничиваясь романтическими ему подношениями. Как будто бы высочайшие и прекраснейшие горы Европы не заслуживают большего! Показательна судьба «отца греческой трагедии» Эсхила (525-456 до н.э.). Он был осуждён к побитию насмерть камнями, обвинённый афинянами в святотатстве. Действительная же вина его была в другом. Автор трилогии «Прометей» (две части её утеряны), Эсхил был посвященным в Мистерии сабеян. Он не изобрёл пророчества Прометея, а лишь повторил в драматической форме то, что открывалось жрецами во время Мистерии Сабасиа, варианта Митраических Мистерий. Вся будущая эволюция человечества была представлена в этих Мистериях, которые не были исключительной собственностью греков, а ведут начало своё от незапамятных времён. В своей трилогии, знавший тайную, сокровенную аллегорическую Драму Посвящения Эсхил, вольно или невольно открыл часть этой тайны. Открытие тайн Мистерий всегда каралось смертью. Эсхил показал нам, что миф о Прометее не только говорит о прошлом, он устремляет нас в будущее. Прометей - не греческий герой, его образ восходит к несказуемой древности. Это стержень, «мировая ось» человеческой культуры, которая существовала до «осевого времени», вокруг неё вращались сокровенные представления человека о Спасителях, которые хранились в глубокой тайне.

Прометей - подвижник и благодетель человечества, принявший на себя ради спасения смертных самые ужасные муки. Pro-me-theus «тот кто видит будущее» изобрёл и преподал людям искусства, тайные искусства, белую магию, культ, Мистерии, то, что соединяет землю с небом, человека с Божеством. Он восхитил и передал людям тайну Божественного творящего Огня, он внедрил в сознание людей искру духа, разгорающуюся в Огонь незримый. Огонь и Свет разума, дающий человеку высшие способности, делающий его подобным Богам. Титан и полубог за это прикован был к вершине Казбека, осуждён на терзания. Но эти его страдания не вечны, а будут длиться до дня, когда Геракл сын Зевса снова воплотится, он освободит Прометея. Миф о Прометее на самом деле является пророчеством о тайнах циклических преображений, в процессе которых человечество от планетарной фазы эволюции перейдёт в эволюции космической. Это пророчество о новой расе. Огненные зерна духа, посеянные Прометеем в душах смертных прорастут, и новые люди будут уже не только людьми, а станут полубогами, подобно Прометею. Прометей - это олицетворение Старших Братьев человечества, прото - и анти образы которых являются стержнем всех древних Теогоний. Небесное Братство Спасителей, олицетворённое в Прометее, жертвуя собой, воплощается среди людей на протяжении всей человеческой истории, вскармливая человечество огненной кровью своих Божественных сердец, питая таким образом его сознание, превращая его постепенно из зверочеловека, живущего инстинктом самосохранения в разумное существо. Послушный зову своей божественной природы, который он слышит благодаря Прометею, «человек разумный» должен ступить на следующую ступень своей эволюции, стать богочеловеком. И это как-то связано с Кавказом. У Эсхила прикованный к вершине Казбека Прометей пророчествует Ио, богине культуры, которая, покинув Европу, следует через Кавказ в Азию, откуда вышли наши индоевропейские предки,- о зарождении новой расы. Он открывает Ио - матери человечества, её эволюционную задачу, - творение нового человека, новой расы полубожественных существ. Ио должна основать поселение для себя и своих детей на Востоке. Разбить свой шатёр на просторах того, что сегодня зовётся Россией. Вот как можно интерпретировать весть о Прометее, принесённую Эсхилом. За раскрытие этой тайны Эсхил и был приговорён к смерти. Что же, он следовал своему герою, главному культурному герою человечества. Прометей не только преобразитель человечества, он его зародитель. Он месит влажную глину и формирует из неё тело первого человека, которого он же одарит искрой огненной души.

Миф о Прометее - это величайший из мифов, он имеет несколько смысловых слоёв. Этот Титан есть нечто большее, чем похититель небесного огня, создатель человека разумного, его Спаситель. Он представляет собой и совокупное человечество, деятельное, трудящееся, разумное, устремлённое к свету, стремящееся достигнуть божественных сил и божественной мудрости. Именно человечество за эту дерзость свою наказуется в лице Прометея. И оно в мучительный период полного погружения духа в материю, период прикованности духа к скалам земным, где орёл неутолимых страстей непрерывно клюёт его печень, в великих страданиях разовьёт свой разум, разожжет искру своего духа пробудится к счастливой жизни в свете, духе и истине. Всё говорит о том, что время этого преображения пришло. Первые представители этого нового типа человека - дети Света («дети индиго») стали уже в критически значимых количествах появляться среди нас.

Одним из первых таких детей явился великий русский мыслитель Павел Александрович Флоренский (22.01.1882 - 8.12.1937). С.Н.Булгаков писал, что Флоренский - единственный, это чудо человеческого ума и гения. Святой, сверхчеловек, с жаждой беспредельного познавания. «Он загадка из загадок, может быть, самый интересный и значительный из людей когда-то бывших». Он «один как Эльбрус с снеговой вершиной, никого не видит около себя, наравне с собой».

Всё время старательно подчеркивается, что П.А. Флоренский был православным священником. Сам он тоже говорил на эту тему. А.Ф.Лосев писал: «Я вспоминаю сейчас одну из бесед с ним: «Я, - говорит, - принял священство не для того, чтобы служить на приходе. Я принял это для своего личного общения с Богом. А знаете, наши приходы – это ведь сплошь бытовое православие, которое мне совершенно неинтересно. Я никогда ни на каком приходе не был и не буду, потому что слишком все это скучно, неинтересно, слишком это стало бытовым и обычным. Религия – это что-то необычное. А здесь все обычно, «все бытовое». (1).

Флоренский завещал своим потомкам: «Пусть же в каждом поколении хоть один будет иерей, лучше всего - как я, т.е. иерей для себя, иерей ради службы Божией, имеющий ремеслом что-нибудь особое». (2). Т. е. трудящийся иерей, иерей-ремесленник, как Флоренский, который всю жизнь работал, а не жил на подаяние прихожан. «Не работающий - да не ест».

А вот что он писал ректору Московской Духовной Академии епископу Феодору о корнях спесивой нетерпимости поповской в 1913 году: "Дело в том, что Церковь конкретно раскрывается в разных общественных сферах. А т.к. каждой среде естественно переоценивать себя, то она склонна и все свои особенности, бытовые и временные, считать за атрибуты церкви. Духовенство, как владеющее властью в Церкви, отчасти законною, отчасти захваченною, более чем какая другая среда, имеет склонность поповский быт, поповские манеры, поповские интересы выдавать за Христову Церковь и её атрибуты. Я не берусь судить или даже осуждать "поповство"; однако самым решительным образом скажу, что оно мне не только чуждо, но я вовсе не вижу надобности усваивать его себе... (...) ... люди, отрицающие не только положения православия, но и самого Христа, прямо или косвенно, но соблюдающие при этом известный семинарский этикет, благополучны; а другие, нарушившие этот этикет, или точнее, живущие по этикету иной среды, хотя и искренне признают церковность, на каком-то подозрении.

Скажу о себе. Я имел возможность быть профессором по любимой мною математике; имел и другую возможность - заниматься богословием за границей (мой отец почти требовал этого и обиделся на меня за Академию). Если я отказался от всего этого и, избрав Академию, потратил на неё 10 лучших лет своей жизни и упорного труда - значит, я хотел именно православия и именно церковности. Я хотел и хочу быть верующим сыном Церкви и, кроме того, всегда, и по характеру, и по убеждению, старался искренно почитать всякую законную власть, даже когда она бывала не на высоте положения, - подчиняясь ей для Бога. Но если другие не понимают, то Вы-то, Владыко, понимаете разницу между послушанием и подхалимством. Конечно, ради общецерковной жизни иногда нельзя обо всём говорить, но нельзя же бессовестно лгать, потакая произволу отдельных лиц!» (3).

Этот великий человек, - кавказец, мать его происходит из знатного армянского рода Сапаровых, сам он родился на территории современного Азербайджана, долго жил в Грузии. Родоначальник данной ветви Флоренских - И.А. Флоренский главный лекарь Ардонского военного госпиталя много лет жил, умер и похоронен в Северной Осетии, 22.04. 2006 его могила была открыта в г. Ардоне.

Как и положено кавказцу, Флоренский обладал исключительным личным мужеством. При советской власти он не снял с себя священнического сана, всюду, и в советских учреждениях, где он работал, - ходил в униформе иерея, с крестом на груди. Он не боялся антихристовых слуг ни до революции, ни после неё.

Но вот странность - на экслибрисе, исполненном для него В.А. Фаворским в 1921 году кроме надписи «ИЗЪ КНИГЪ СВЯЩЕННИКА ПАВЛА ФЛОРЕНСКОГО» нет никаких атрибутов священства. А есть изображение западноевропейского рыцаря в полагающихся доспехах, в шлеме с поднятым забралом, с плюмажем; взявшегося правой рукой за рукоять меча, а левой рукой придерживающего стоящий на земле щит с изображением генеалогического древа. Торс его насквозь пробит стрелою. Изображение исполнено с элементами, взятыми в обратной перспективе. Видим и грудь его, и спину. Зная учение Флоренского о символе, его любовь к книгам, всегдашнюю продуманность всех действий, понимаем - этот его экслибрис играет роль своего рода герба. Что же он хотел таким образом сообщить нам о себе?

Главные мотивы Флоренского: 1) нет «религий», а есть «Религия», фрагментами которой и являются «отдельные религии»; 2) все мифы - религиозные, философские, и все другие какие бы они ни были - являются обряжениями, обрядами одной центральной осевой вещи мироздания - культа, культуры - служения Свету. Жизнь любого человека, осознаёт ли он это или нет, есть непрестанный обряд откровения Света незримого или затемнения этого Света в себе, третьего не дано. Серия серий обрядов «чёрной магии», когда сознание человека обряжает свою светозарную суть - ядро духа - всё новыми и новыми слоями гнилой ветоши человеческих, слишком человеческих порождений, или серия серий обрядов «белой магии», когда покровы иллюзии, затеняющей эту суть, один за другим снимаются, разоблачаются: «и познаете истину и истина сделает вас свободными». Издревле и до сего дня человечество пронизывала, держа над бездной хаоса, сеть воспитательных учреждений, некоторая историческая среда «некоторого сверх-народа, каковым должно считать всю организацию посвятительных центров в ее целостности», сеть «над-индивидуальных общественных сил» или Мистерий. (Флоренский). Божественное руководство человеческой эволюции через эту сеть открывает истину светозарной сути человеческого духа тем из людей, кто созрел для этого.

Мы можем говорить о двух линиях посвящения в таинства Мистерий: посвящение апполинийское, солнечное, мужское и посвящение дионисийное, лунное, женское. Обе эти линии приводят к порогу высшего познания. Но перейти этот порог может только тот, кто прошел обоими этими путями: «Нельзя жить с сердцем, пронзённым одною только солнечностию; там, где нет творческого мрака пещерных посвящений, Солнце-Аполлон сжигает и губит, переходя в Молоха. …солнечное восхищение… уже есть, в своей односторонности, нарушение мистического равновесия, уже есть солнечная смерть». Посвящение в апполинийские таинства издревле символизировалось стрелою, пронизывающей сердце неофита и убивающей гнездящегося в сердце человеческом дракона самости. Солнечное посвящение Флоренский принял на Кавказе летом 1899 года. Здесь, на горном перевале Утини у границы Рачи и Сванетии, возле священной плиты с изображением системы концентрических эллипсов «с подходящими к ней дугами другой такой же системы. Эллипсы выступают барельефными линиями. Подобного рода изображения встречаются на древнейших памятниках доисторического Египта и на критских древностях», он переживает экстаз красоты. (Кавказ всегда был одним из центров посвящений, об этом свидетельствует и недавно описанная Комсомолкой история обнаружения во Владикавказе, на чердаке дома, в котором живал М.А. Булгаков, фрагмента таинственного диска, с письменами, напоминающими известный Критский диск). Стрела, пронзающая сердце рыцаря на экслибрисе - символ солнечного посвящения. О том, что Флоренский принял и лунное посвящение говорит рисунок щита в левой руке рыцаря - это генеалогическое древо, символ Мирового древа, Женского Начала. Это второе великое преображение своего сознания он пережил во второй важнейшей точке своей жизни, рассчитанной по закону золотого сечения его внуком П.В. Флоренским, - около 1918 года. Эта величайшая Мистерия древнего Египта проводилась в тайных помещениях специально для неё построенных циклопических сооружений. Флоренский же обошелся на этот раз без Великой Пирамиды. Он принял высшее посвящение в средней полосе России, там, где над порталом Собора, построенного на Маковце, на горе в лесном урочище, имевшем древнее название «Белые Боги» красуется дерзкая надпись ВЕДОМОМУ БОГУ. У Преподобного Сергия. (Подробнее о посвящении Флоренского здесь: http://zhurnal.lib.ru/j/jasxko_g_j/paf.shtml и здесь: http://zhurnal.lib.ru/j/jasxko_g_j/pavel.shtml )

.
Говоря о достижениях духа арх. Феодора (Бухарева), Флоренский в своей начатой в 1918 году книге о нем пользуется символикой, употребляемой буддистами, когда они говорят о достижениях великих Йогов, Архатов, Бодхисаттв. («Богочеловеков», «теургов» по номенклатуре Вл. Соловьева.) «В просветленной личности опального и расстриженного архимандрита уже давно отстоялась та муть плотских желаний, то субъективное и корыстное вожделение, которое людям, не знающим подвига, туманит чистые контуры ноуменальных основ мира и раздваивает совесть между скучным полупризнанием и тоскливым полуотрицанием бытия, людей же вовлеченных в водоворот страстей, вполне лишает ноуменального зрения и их, мирскими пристрастиями растворившихся в чистой субъективности, вынуждает признавать только правду мироотрицания, отрицания того мира, существование которого они даже не подозревают, ибо их духовное око созерцает лишь собственное их пристрастие к мирским похотям. Напротив, Бухарев созерцал мир чистым оком и, оторвав от себя корыстную жажду жизни, остановив воспаленное кружение колеса бытования, угасив в себе стихийную безмерность хотения, (курсив мой – Г.Я.) сумел увидеть мир сверхличным, разумным, по терминологии древней, бескорыстным любованием как первозданную красоту Отца Небесного, Предвечного Художника…» (4) Это ведь буддисты говорили, что Архат отрывает от Себя Танкху – корыстную жажду жизни, останавливает кружение колеса перевоплощений, угашает в Себе Тришну – стихийную безмерность хотения.

В 1918 году наблюдается особый всплеск его творческой активности. Тогда он получил импульс самого мощного этапа творчества. Импульсы к творчеству он получал умозрением идей. Судя по всему, в 1918 году он узрел те же символы бытия, которые в 592 году до н.э. узрел Гаутама Будда. В своих прозрениях истины и осознании увиденного Флоренский поднялся до высот, доступных умозрению немногих. Я не утверждаю, что он стал Буддой, но то, что он вошел в тот четко очерченный круг, из которого вышли к людям и Будда и Христос и другие Гиганты Духа – несомненно. Будда, «просветлённый», буквально «пробуждённый», - человек, достигший наивысшего предела духовного развития. «Когда апостол Павел говорит, что он умер для мира, это не только метафора в смысле необходимого ослабления силы его слов, а напротив - нечто обратное гиперболе, ибо энергия его слов должна быть неимоверно повышена: эти слова надо бы кричать, а не говорить, чтобы они достаточно задели сознание. Умереть для мира - означает великую тайну… Да, можно оставаться среди людей и делать вместе с ними дела жизни, но быть мёртвым для мира и руководить деятельностью своего тела, находясь уже не в нём, а со стороны, из горнего мира», - эти слова Флоренского об апостоле Павле относятся и к Будде, приоткрывают тайну личности самого Флоренского. В одной из самых разработанных понятийных систем человечества - буддизме, такие сущности, в высшей мере воплощающие на земле неземное, - дух - зовутся Бодхисаттвами. Этот термин, широко принят сегодня на Востоке. Он используется в Учении Живой Этики, принесённом нам русскими из русских людей - Рерихами. Термин Бодхисаттва лучше всех других терминов применим и к олицетворению гения, духа, или Ангела-Хранителя места.

Несомненно, - Ангелом-Хранителем Кавказа является сам учредитель Мистерий - Прометей. Подобный Прометею, - Флоренский один из великих гениев человечества. «Флоренский - выдающееся и уникальное явление в истории отечественной, да, пожалуй, и мировой культуры. Фактически он сам был вочеловечившейся квинтэссенцией культуры, её воплотившимся духом в период её острейшего кризиса. Многое из того, что было создано средиземноморской культурой за последние 2,5-3 тысячи лет, с удивительной силой выражения было сконцентрировано в этой личности в некоей гармонической целостности». (5)

Прометей - дух, ось человеческой культуры, связан с Кавказом глубокой пока ещё не выявленной мистической связью. Кого же из кавказцев, как ни Флоренского, последнего из христиан, великого Посвященного, восприявшего солнечную природу горнего мира и властную природу лунного серебра на вершинах Кавказа, мы должны признать наилучшим олицетворением Прометея, - Бодхисаттвой Кавказа?

В 2007 году Россия стала председателем Совбеза ООН. Очень правильно и глубоко прокомментировал это протокольное событие постоянный представитель РФ при ООН, он сказал, что быть мостом между народами - это призвание России.

Действительно, посмотрим на великих русских гениев на Пушкина, Достоевского, Толстого, Вл. Соловьёва, Рерихов, Флоренского и других. Что их всех объединяет? То, что они были своего рода живыми мостами. Если взять первое, что бросается в глаза: Пушкин явится мостом между западной отчётливостью и русской сверходарённостью, Достоевский и Толстой между преподобным Сергием и Серебряным веком, Вл. Соловьёв между Софией и людьми… Приглядевшись, можно заметить, что призвание России, русской культуры, русских людей - быть живыми мостами между всеми противоположениями. Между сущностью и явлением, между Духом и Материей, между Богом и человеком, между Небом и Землёй, между видимым и невидимым, между всеединым и частным, между духовным и чувственным, между родом и индивидуумом, между культурой и цивилизацией, между наукой и искусством, между поэзией и жизнью, между музыкой и историей, между Востоком и Западом, между Севером и Югом, между разными народами, культурами и цивилизациями…

Об этом свойстве русского духа Флоренский пишет вот как: «Богословски все догматические споры, от первого века начиная и до наших дней, приводятся только к д в у м вопросам: к проблеме Троицы и к проблеме Воплощения. Эти две линии вопросов были отстаиванием абсолютности Божественной, с одной стороны, и абсолютной же духовной ценности мира - с другой. Христианство, требуя с равной силой и той и другой, исторически говоря, было разрушением преграды между только-монотеистическим, трансцендентным миру, иудейством и только-пантеистическим, имманентным миру, язычеством, как первоначал культуры. Между тем, самое понятие культуры предполагает и ценность воплощаемую, а следовательно - сущую в себе, неслиянно с жизнью, и воплощаемость её в жизни, так сказать, пластичность жизни, тоже ценной в своём ожидании ценности, как глины, послушной перстам ваятеля:


…Сама в перстах слагалась глина
В обличья верные моих сынов… -

свидетельствует о творчестве, устами Прометея, глубинный исследователь художественного творчества. (Вяч. Иванов. - Г. Я.).

Итак, если нет абсолютной ценности, то нечего воплощать, и, следовательно, невозможно само понятие культуры; если жизнь как среда, насквозь чужда божественности, то она не способна принять в себя, воплотить в себе творческую форму, и, следовательно, - снова уничтожается понятие культуры. Нападения на это понятие были всё время то с одной, то с другой стороны - то со стороны одностороннего язычества, то со стороны одностороннего иудейства, и защита культуры, в самых её основах, всенародным соборным сознанием всегда была борьбой за оба, взаимо-необходимых начала культуры. Смотря по характеру нападений, и сама защита схематически чеканилась в лозунгах, имеющих, на вкус случайного обозревателя истории, узкий и схоластический характер догматических формул, но полный соками жизни и величайшей обще-культурной значимости, при рассмотрении их в контексте культуры. Два принципа культуры, - они же - предельные символы догматики - взаимно-подкрепляемые и взаимно-разъясняемые, как основа и уток, сплетают ткань русской культуры. Притом, Киевская Русь, как время первообразования народа, как сплетение самых тканей народности, раскрывается под знаком идей о божественной Восприимчивости мира, тогда как Руси Московской и Петербургской, как веку оформления народа в государство, маячит преимущественно другая идея - о воплощающемся, превышемирном Начале ценности. Женственная восприимчивость жизни в Киевской Руси находит себе догматический и художественный символ Софии-Премудрости, Художницы Небесной. Мужественное оформление жизни в Руси Московско-Петербургской выкристаллизовывается в догматический и художественный символ Пресвятой Троицы. Родоначальники двух основных пластов русской истории, - Киевского и Московского, вместе с тем, суть величайшие провозвестники этих двух основных идей русского духа». (6). Вот почему излюбленным символом русских явилась Троица - ВЕДОМЫЙ БОГ.

Флоренский пишет о себе 25.04.1920: «Всю свою жизнь я думал, в сущности, об одном: об отношении явления к ноумену, об обнаружении ноумена в феноменах, о его выявлении, о его воплощении. Это - вопрос о символе. И всю свою жизнь я думал только об одной проблеме, о проблеме СИМВОЛА. Умственный взор направлялся в разные стороны; много разных предметов прошло предо мною. Однако, не я проходил пред ними, ибо искал одного, всегда одного, и внутренне занят был одним, всегда одним. Я искал того явления, где ткань организации наиболее проработана формующими её силами, где проницаемость плоти мира наибольшая, где тоньше кожа вещей и где яснее просвечивает чрез неё духовное единство. Впрочем, может быть, я не совсем удачно говорю. Дело в том, что для меня отношение высвечивающего и просвечиваемого, вещи и кожи, никогда не было внешним. Никогда я не собирался созерцать это духовное единство вне и независимо от его явления. Кантовская разобщенность ноуменов и феноменов, даже и тогда, когда я ещё не подозревал, что существует хотя бы один из перечисленных туту четырёх терминов: «кантовская», «разобщенность», «ноуменов», «феноменов», - она отвергалась всегда всем моим существом. Напротив, я всегда был в этом смысле платоником, имеславцем: явление и было для меня явлением духовного мира, и духовный мир вне явления своего сознавался мною как не-явленный, в себе и о себе сущий, - не для меня. Явление есть самая сущность (в своём явлении, подразумевается), имя есть сам именуемый (т.е. поскольку он может переходить в сознании и делаться предметом сознания). Но явление, дву-единое, духовно-вещественное, символ, всегда дорого мне было в его непосредственности, в его конкретности, со своею плотью и со своею душою. В каждый жилке его плоти я видел и хотел видеть, искал видеть, верил, что могу видеть, - душу, единую духовную сущность; и сколь тверда была моя уверенность, что плоть не есть только плоть, только косное вещество, только внешнее, столь же тверда была и обратная уверенность - в невозможности, ненужности, самонадеянности видеть эту душу бестелесной, обнаженной от своего символического покрова. Да просто я стыдился видеть её обнаженной и не согласился бы смотреть на её наготу. Гностицизм, так понимаемый, всегда претил мне, и всегда мой ум был занят познанием конкретным. Впрочем, сама мысль о наготе души вещей не приходила мне в голову и была для меня тогда, ранее, если бы предложили мне её, пустой, беззвучной, выдуманной. Мне претил позитивизм, но не менее претила и отвлечённая метафизика. Я хотел видеть душу, но я хотел видеть её воплощенной. Если это покажется кому материализмом, то я согласен на такую кличку. Но это не материализм, а потребность в конкретном или символизм. И я всегда был символистом. Покровами вещества не сокрывались в моём сознании, а раскрывались духовные сущности; а без этого покрова духовные сущности были бы незримы, не по слабости человеческого зрения, а потому, что нечего там зреть; но всё дело в том, как разуметь вещество. Вещи в себе всегда были для меня непознаваемы, но не по скептическо-пессимистической оценке познавательной способности человека, а потому, что там познавать нечего. И повторяю сказанное вначале, что неведомое было таковым не потому, что было неизвестным, а потому, что оно познавалось, и познавалось в своих вторжениях в познаваемое, оставаясь при этом ино-мирным, ино-природным, своеобразным и странным, по обычному пониманию. Но знаком, знамением его неведомости было в моём сознании прочно укоренившееся различие между «кажется» и «есть». Кажется так-то и так-то, но на самом деле обстоит совсем иначе, совсем наоборот, в полной противоположности своему казанию. Однако, это противоположение не имело ничего общего с кантианством. В кантианстве противополагается вещь своему явлению. Но как возможно противоположение там, где невозможно сравнение, где нет никакой познаваемости вещи, где один термин противоположения всецело имманентен, а другой - всецело трансцендентен? Мне же представлялось с раннейшего детства, что явление есть именно явление, объявление, проявление вещи, от вещи не отделяется и потому - столь же «здесь», как и «там». А вещь мне казалась являющей себя своими явлениями и потому пребывающей столь же «там», как и «здесь». Противоположность «кажется» и «есть» состояла для меня в самых явлениях, в самых выявлениях. Бывают выявления поверхностные, а бывают и более глубинные. И сами о себе они свидетельствуют как о таковых. Вглядись в явление - и увидишь, что оно есть шелуха другого, глубже его лежащего. И то, глубже лежащее, - есть «ноумен» в отношении первого, как «феномена». Когда пристально вглядываешься в явления, то усматриваешь там то, чего раньше вовсе не видел и, более того, чему видел противоположное. Это-то и составляет «есть» в отношении к тому, что «кажется».

Но «есть» - ничуть не хуже, нежели «кажется» - тоже может быть воспринимаемо каким-то тончайшим восприятием, и тут-то на глубине, когда подойдешь к тому «есть», то видишь не только его, но и то, что «кажется», выражающим своё же противоположное, т.е. подлинное «есть». Таково, по крайней мере, было убеждение моё с раннейшего моего детства. И, повторяю, это убеждение стало с того же времени зерном всех других убеждений. Иначе мыслить я не могу, иной склад мысли отрицается всем моим существом.

Философски, в терминах критицизма, основной вопрос моей жизни может быть назван вопросом о «схематизме чистых рассудочных понятий», конечно, разумея это сочетание терминов расширительно. Как общее сочетается с частным, отвлеченное с конкретным, духовное с чувственным? В силу чего явление может быть бесконечно значительнее себя самого, открывая перспективы на ряды явлений к первоявлению? В силу чего чувственное может становиться схемою сверх-чувственного? Проблема этого схематизма была моей проблемой, даже когда я не слыхал имени Канта. Помню, много лет тому назад отец мой, когда я был ещё в одном из средних классов гимназии, заметил мне, что сила моя - не в исследовании частного и не в мышлении об общем, а там, где они сочетаются, на границе общего и частного, отвлеченного и конкретного. Может быть, при этом отец сказал ещё - «на границе поэзии и науки», но последнего я твёрдо не припоминаю. Тогда я плохо вник в его слова и несколько обиделся на такое суждение обо мне, полагая, что настоящих человек, т.е. пребывающий в мышлении отвлеченном, - это чистый ученый, под каковым разумел я мышление научное. Само сопоставление моей мысли с областью поэзии мне казалось унизительным. Но папа, помню, настойчиво твердил своё и даже добавлял, что хотел бы в будущем моей работы в этой пограничной области. Тогда я находился и теоретически и психологически в наибольшем отдалении от своего детского мировосприятия, и потому такое суждение обо мне было наименее своевременным. Но, очевидно, и в этом иссякании детства отцовское суждение обо мне было правильным, хоть мне и не хотелось, чтобы это было так. Любивший меня и следивший за мною с волнением, отец должен был знать меня и иметь основание для прогноза. Впрочем, я не могу сказать, чтобы мой протест в данном отношении был внутренним, и в себе я знал правоту отца.

После этого разговора отец мой в разные времена, и в частности, когда я был в Университете, говаривал мне то же: он одобрял мои стремления перебросить мост от математических схем теории функций к наглядным образам геометрии и к явлениям природы; он считал, что тут я работаю на своём месте. Неоднократно просил он меня напечатать работу мою о прерывности как элементе мировоззрения. Отец считал, что именно идея прерывности лежит пропастью между мировоззрением его поколения и тем, сказочным. мировоззрением чуда, к которому стремлюсь я. По мнению отца, доказать в явлениях природы прерывность - это и значит разбить позитивизм и провести в жизни обратное. Он говорил, что эта идея прерывности направлена против того, что защищает он, но что он считает делом величайшей важности сделать попытку обосновать её и полагает мои приёмы, отвлечённо-конкретные, наиболее соответствующими потребностям нашего времени. Хотя я и сознавал правоту его, т.е. в отношении характера своей мысли, однако старался не согласиться с ним, потому что мне чувствовалась в словах его какое-то унижение чистой мысли, под каковою я разумел исследование понятий и категорий, имеющее предопределить правильную постановку конструкций мысли. Но, конечно, теперь я вижу, что был прав не только отец мой в отношении меня , но Ия в своём подозрении, что папа не только устанавливает характер моей мысли, но и одобряет его и, следовательно, - бросает некоторую тень на чистое мышление. Ведь и у него самого мышление было промежуточным между конкретным и абстрактным: не без причины ж любимый писатель и мыслитель был у него Гёте. В конце концов, отец мой утверждал наше родовое свойство, ибо таков же был и дед мой Иван Андреевич Флоренский, а другой дед, Павел Герасимович Сапаров, судя по его страсти к тканям, духам, красивым вещам и т.п., отличался ещё большею конкретностью мышления. Мною унаследована эта плотсткость мысли. Хорошо это или плохо - судить не мне, но отец мой был прав в установке самого свойства. На девять десятых, если не более, содержанием моей внутренней жизни всегда были мои думы, но никогда не тихие, а всегда бурлившие и горевшие, мои интеллектуальные волнения. Мысль моя не протекала систематически, а всегда волновала и поражала меня. Она была прерывистой, то запрятываясь глубоко в область подсознательную, то вспыхивая с ослепительной ясностью, чтобы тут же вновь скрыться в подсознательный мрак. Это была не линия течения, а скорее пунктир, и образ подземных рек, простёгивающих земную поверхность, казался мне особенно близким. Предметом же моих дум и волнений всегда была проблема Символа, то в частных применениях и по честным, но меня всецело захватывавшим поводам, то в её прямой постановке, так сказать в логический упор, и притом чем далее - тем прямее и тем определённее.

Да, если говорить о первичной интуиции, то моею было и есть то таинственное высвечивание действительности иными мирами - просвечивание сквозь действительность иных миров, которое даётся осязать, видеть, нюхать, вкушать, настолько оно определенно, и которое, однако, всегда бежит окончательного анализа, окончательного закрепления, окончательного «остановись мгновение». Оно бежит, ибо оно живёт; оно питает ум и возбуждает его, но никогда не исчерпывается построениями ума. И я любил его именно как живое, мне любо было, когда оно играло под моим взором, и клокотала в сердце исступлённая радость, когда удавалось как-то охватить его, разоблачая облачением в новые символы; но никогда в голову не приходило обнажение, никогда мысли не было об умерщвлении, об остановке, об анализе. К тому же, несмотря на всегдашний восторг ума, он был очень трезв и не самообольщался, понимая невозможность такого обнажения. Было ясно мне, что этот анализ был бы самообманом. Но отказ от него был мне не в уныние, не горечью, не скорбью, даже не самообузданием, а просто спокойно-ясным чувством, да сперва чувством, а потом уже мыслью, что этого не нужно, что это-то и есть отказ от знания, что это - не прискорбный отступ перед неведомым, а напротив - этот-то и есть истинное его познание, ибо неведомое - прежде всего есть неведомое, в своей особой качественности, и то познание, которое сделало бы его не неведомым, которое лишило бы его качества неведомости, было бы не познанием, а величайшим заблуждением. Мне хочется, чтобы это основное мирочувствие моё было понятно вам, мои дети. Всё дело было для меня в том, чтобы познавать мир в его жизни, в его подлинно существующих соотношениях и движениях. Но то, что в мире сеть неведомое, было, как я воспринимал, не случайным состоянием моего, ещё недоведовавшего ума, а существенным свойством мира. Неведомость - жизнь мира. И потому моё желание было познать мир именно как неведомый, не нарушая его тайны, но подглядывая за ней. Символ и был подглядыванием тайны. Ибо тайна мира символами не закрывается, а именно раскрывается в своей подлинной сущности, т.е. как тайна. Прекрасное тело одеждами не сокрывается, но раскрывается, и притом прекраснее, ибо раскрывается в своей целомудренной стыдливости. Напротив, тело бесстыдно обнаженное - закрыто познанию, ибо потеряло игру своей стыдливости, а она-то и есть таинственная глубь жизни и свет из глубины. И вот теперь, оглядываясь вспять, я понимаю, почему с детства, с тех пор, почти, как научился я читать, у меня был в руках «Гёте и Гёте без конца» - т.е., конечно, не брошюра Дюбуа Реймона, а самый Гёте. Он был моей умственной пищей. Рассудочно я мало его понимал, но определенно чувствовал - это и есть то самое, что сродни мне. А то, к чему я стремился, - было гётевским первоявлением, но, вероятно, в ещё более онтологической плотности, по Платону. Это был
URPHAENOMENON. (7)

Пора сказать об этом и облегчить душу». (8)


Буддисты говорят: «Да будет жизнь тверда как адамант; победоносна, как знамя Учителя; сильна как орёл; и да длится вечно!»

Учение Живой Этики провозглашает: «Пусть высоты Кавказа, Алтая и Гималаев будут обителями прекрасного Братства».

Да будет так!

1) Флоренский: pro et contra. СПб, 2001, стр.192.
2) В.И. Оноприенко. Флоренские. М., 2000, стр. 194.
3) П.А. Флоренский. Столп и утверждение истины. М., 90, стр. 832-833
4) Архимандрит Феодор (Бухарев): pro et contra. СПБ, 97, стр. 590.
5) Бычков В.В. Эстетический лик бытия: (Умозрения Павла Флоренского). М.: Знание, 90, стр. 4.
6) П.А. Флоренский. Сочинения. ФН, т. 124, М., 96, стр. 356-358.
7) Прафеномен. (нем.), первоявление. - Г.Я.
8) Павел Флоренский. Имена. Харьков «Фолио», М. «Акт», 2000, стр. 348 - 353.

С очень большими сокращениями эта статья, всё же, была опубликована во Владикавказской газете "Осетия, свободный взгляд", № 11 (262), 3 февраля 2007 года.
Последний раз редактировалось Ясько Георгий 21 мар 2011, 08:54, всего редактировалось 4 раза.
Ясько Георгий
Сообщения: 158
Зарегистрирован: 28 янв 2011, 17:24

Сообщение Ясько Георгий »

Изображение

Если чужая душа - п о т ё м к и, то тем более потёмки - душа
мыслителя, который столь же желает раскрыться, сколь, если
не более, сокрыться от враждебного и назойливого любопытства
чуждой ему толпы. Но наряду с этой сокрытостью, оставляются
мыслителем и лазейки к его тайнам.

П.А. Флоренский.


1. Павел Александрович Флоренский (1882-1937) обладал свойством, очень удобным для научного работника, - стоило ему раз прочесть любой текст, как он навсегда и дословно запоминал его. Но он помнил не только «тексты слов».

Он записывал 7.07.1917 года: « Сойди в себя - и узришь обширные своды. Ниже, оставь страх, спустись в пещеру. Ноги твои ступят на сухой песок, мягкий и желтый, дающий отдохновение. Здесь заглушен шаг твой. Здесь сухо и почти тепло. капли времени срываются со сводов и падают в глубины мрака. Гулкие переходы наполнены реющим звуком: словно бьют свои удары бесчисленные маятники. Как в мастерской часовщика, нагоняют и перегоняют друг друга неисчислимые ритмы, сплетаются и расплетаются. Упруго жужжат веретена судеб. Сердца всех существ пульсируют в этих недрах. Тут, от мглы и лучей, рождаются все вещи мира. Тут ткётся, из ритмических колебаний, быстрых и медленных, глухих и звонких, из гулов и пещерных отзвучий, - живой покров, что называется Вселенной. Сюда, в утробу земли, сбираются и звёздные токи, огустевающие в драгоценные камни. Тут-то, под пещерными сводами сердца, и воссиявает Звезда Утренняя.

* * *

Вечер и утро особенно благодатны. В прежнее время, приезжая с ночным поездом из Москвы, я шел бродить по росистым лугам. Восток только начинал розоветь. И несказанная радость и чистота, вместе с каплями, осыпавшими меня с какого-нибудь орешника, струились широким потоком в душу, да и не только - во всё существо. Каплею висела у горизонта Утренняя Звезда. Но знало сердце, что эта Звезда дрожит не вне его, не на своде небесном, а во внутренних пространствах самого сердца, расширенного до небосвода. И, восходя в сердце, восходящая Звезда была прохладна, и девственна, и чиста.

Порою, вечерами, бродил я по холмам и лугам. Набегающая прохлада заката омывала душу от волнения и тревоги. Вспоминалось о том перво - зданном ветерке вечернем, в котором и которым говорил прародителям Создатель их (3 Цар. 19.12 - Г.Я.); и это воспоминание пробегало по спине прохладным восторгом. Полузабытое и всегда незабвенное золотое время Эдема, как отлетевший сладкий сон, вилось около сердца, трепетало, задевало крылом - и снова улетало, недоступное. Грустилось о былом, былом в веках и где-то вечно живом, живущим о доныне; и благодатная грусть сливалась с влажным сиянием Звезды Вечерней, такой бесконечно далёкой, светящей из прозрачных изумрудных бездн, и такой близкой, заходящей в сердце. Где-то вдали мерцала пастушья теплина. И милой была она. И милыми были все сидевшие возле. И, как ранее, в Звезде Утренней, так и теперь в Звезде Вечерней, сердце любило - Кого-то». (9.30-31).

Это описание переживаний посвященного в мистерии. Пещера сердца, в которой происходит таинство; Звезда посвящения (звезда духа, Монада), которая восходит в сердце посвященного; воспоминание о первозданном состоянии Вселенной, в котором «Единое во всех, и все в Одном», - всё приводит к одному средоточию - духовному браку человека и Вселенной, центральному событию, венчающему усилия вечного странника небесного - человека, свершающего свой эволюционный путь в космической бездне. Звезда эта, Венера, по какой-то неизвестной нам причине играла в древности для «припоминающих» наиважнейшую роль. Недаром именно её они связывали с другими, незримыми звёздами.

«Но всегда загорается в этой заре звезда, как надежда, как залог, как иного бытия начало», как заветное волнение: Геспер есть Фосфор.

Эта переживаемая, эта ощущаемая в сердце звезда - не прихоть мечты и не домысел рассудка. Посмотрите в Откровении Иоанна Богослова читаем: «И побеждающему и соблюдающему дела Мои до конца, дам власть во языцех… и дам ему Звезду Утреннюю. Имеяй ухо слышати. да услышит, что Дух глаголет Церквам» (Откр. 2, 26-29) Апостолу Иоанну вторит Апостол Пётр: «… добре творити, дондеже день озарит и Денница воссияет в сердцах ваших» (2 Петр. 1, 19)… И, вероятно, в созвучии с Иоанном и Петром, Апостол Павел об этих самых, в сердце зримых звёздах, пишет, что «звезда… от звезды разнствует во славе». (1 Кор. 15, 41). «Разнствует»; но и разнствующие - это, однако, все - Одна Звезда, Та, что о Себе сказала: «Аз есмь корень и род Давидов, и Звезда Светлая и Денница» (Откр. 22, 16).(9. 30)


Флоренский был наделен некой первозданностью гениальной личности: «Воистину я ничего нового не узнал, а лишь «припомнил» - да, припомнил ту основу своей личности, которая… была исходным зерном всех духовных произрастаний, начиная с первых проблесков сознания». (3) «Припоминание» есть термин мистерии и Платона: «Моё личное самочувствие с детства всегда было то, что учиться, то есть в области общих понятий, мне собственно, нечему, а надо лишь припомнить полузабытое или довести до сознания не вполне ясное». (3.384) От рождения он владел «абсолютно точными метафизическими формулами всех запредельностей». Так что «вся последующая жизнь мне не открыла ничего нового… Все… знание жизни было предобразованно в опыте самом раннем, и, когда сознание осветило этот опыт, - оно нашло его уже вполне сформированным, почкой, полной жизни и ждущей лишь благоприятных условий распуститься». (3.270)

Именно такие благоприятные условия для своего раскрытия нашла эта его врожденная гениальность на Кавказе, где он родился. Жарким полднем лета 1899 в горах на берегу Куры он внезапно переживает преображение своего сознания и осознает себя носителем нового типа мировоззрения. Это было «внезапное открытие дверей иного мира, куда я полусознательно стучался все предыдущие годы; или даже как падение преграды, над разрушением которой, тоже не вполне сознательно, но усиленно трудился, не зная ни покоя, ни отдыха».

Что же здесь «нового» спросит читатель, ведь описанное откровение человеку потаенной стороны природы, «миров иных» хорошо знакомо нам по свидетельству тысяч мистиков всех времен и народов? Новизна случившегося с Флоренским в том, что это откровение не стало для него чем-то «сверхъестественным». Эта открывшаяся ему реальность была для него свята и таинственна, но приобщение к ней и дальнейшая жизнь в этой святой и таинственной реальности были для него возвращением к своему, родимому.

Флоренский пишет: «Да, если говорить о первичной интуиции, то моею было и есть то таинственное высвечивание действительности иными мирами - просвечивание сквозь действительность иных миров, которое даётся осязать, видеть, нюхать, вкушать, настолько оно определённо». (3.352) И дальше: «Неведомость - жизнь мира. И потому моё желание было познать мир именно как неведомый, не нарушая его тайны, но подглядывая за ней. Символ и был подглядыванием тайны. Ибо тайна мира символами не закрывается, а именно раскрывается в своей подлинной сущности, т.е. как тайна». (3. 353) Как и все великие святые, иерофанты мистерий, йоги, теурги, Флоренский жил одновременно в двух мирах, в нашем земном и в надземном. Только в отличие от посвященных прошлого, которым для этого требовались особые условия, он не выходил из жизни - таково сегодня «особое условие» преображения.

Вообще, предпосылками преображения (посвящения) являются: во-первых известный багаж духовных накоплений, во-вторых напряженный труд, в третьих нужна помощь свыше, в-четвёртых нужны соответствующие природные условия, - подходящая «энергетика» места и времени. Мы уже говорили, что Флоренский родился во всеоружии знания, которое ему оставалось «припоминать»: «Общее я всегда узнавал с полуслова или с четверти слова, и потому очень немноги те случаи, когда в области мысли у меня бывало чувство новизны. Но я считаю свои личные способности сравнительно малыми и, может быть, меньшими средних. То, что требовалось не вспомнить, а действительно узнать - слова иностранных языков, хронологические даты, географические и тому подобные сведения, даже данные физики с которою я имел постоянное дело, давалось мне с величайшим трудом». (3.184) О его преданности познанию говорит всегдашнее напряжение концентрации сознания на нём: «Мне казалось, что если я какой-нибудь день или час ослаблю свои усилия и проведу время беспечно, то произойдёт какой-то огромный ущерб. Это было не просто занятие, потому что оно мне интересно или представляется полезным, а, скорее, напоминало усилие Атланта, держащего небесный свод». (3.385) И ещё: «Безмерное и стоящее за пределами сил и человека и человечества стояло предо мною как долг и угрожало за невыполнение его; при том же не в будущем, тем более - неопределенно далёком будущем, а вот сейчас, сию минуту». (3.413)

Флоренский - живой столп и утверждение истины. Такие люди как он являются не только проводниками новых идей, открывателями новых символов, они живые трансформаторы божественных энергий, понижающие их немыслимо высокое напряжение до приемлемого землёю уровня. Воистину, эти титаны всю свою жизнь на пределе сил держат небесный свод. Сегодня мы знаем, что единственно дозволенным духовным «упражнением» является напряжение воли, желания и мысли на выполнении долга. Повышение культурного уровня людей, прививка человечеству человеческого мировоззрения - вот смертельно опасное упражнение, которое раскрывает соответствующие «центры сознания». Но есть ещё и подвиг мучительной трансформации высших энергий, который можно назвать «пространственным служением»: «Кто возле Меня, тот возле огня, а кто далёк от Меня, тот далёк от спасения», - гласит одно не записанное в Евангелии изречение Спасителя. Благодать способна «поляризоваться» по выражению богословов, т.е. будучи реальностью и силой, становиться угрозой тем, кто подходит к ней несоответственно; и таинство может быть не только во спасение, но и «в суд и в осуждение», огнём опаляющим» (4)

2. Итак, дело было летом 1899 года. «Судорожно державшийся физики и тому подобных наук, обуреваемый весьма широкими замыслами» подросток лёг спать. И во сне он пережил опыт погружения в абсолютную тьму, небытие. «Самоощущение заживо погребённого… мрак, перед которым кажется светлою самая тёмная ночь… Было ощущение, что теперь никто не поможет… Я ощущал так же бессильными все свои интересы, занятия… Мною овладело безвыходное отчаяние, И я сознал окончательную невозможность выхода отсюда, окончательную отрезанность от мира видимого. В это мгновение тончайший луч, который был не то незримым светом, не то - наслышанным звуком, произнёс имя Бог. Это не было еще ни осияние, ни возрождение, а только весть о возможном свете… Я не знал, ни как может быть дано спасение, ни почему. Я не понимал куда я попал и почему тут бессильно всё земное. Но лицом к лицу предстал мне новый факт… есть область тьмы и гибели, и есть спасение в ней». (3. 404)

В этом месте в связи с внезапным появлением в поле его сознания слова «Бог», Флоренский даёт интересное описание работы своего ума. «Появление словесных формул того, что переживалось мною, совершенно независимо от прямых намерений и, чаще всего, - вопреки предвидимым сочетаниям и выводам из формул, уже готовых… Это значит: отдельные формулы в моём сознании не держатся друг за друга, чаще всего имеют между собой зияющие провалы и противоречат друг другу… Обыкновенно, в какой бы области я ни размышлял, мысль шла сама собой и почти без моего ведома, тогда как сознание бывало занято совсем другим, нередко обратным тому, что готовилось на большой глубине. Это была совсем не логическая мысль, а, скорее, присматривание к некоторой новой области, ощупывание её и внутреннее к ней приспособление. Когда оно достигалось, само собой возникало и слово её… Оно выступало в сознании как чуждое ему и вместе с тем как заветное и защищаемое с гораздо большею искренностью, нежели всё остальное… Так бывало с новой мыслью во всех областях, и потому новое меня самого одновременно и удивляло и ощущалось как давно уже своё и усвоенное». (3.405-406).

Заметим - Флоренский, говоря о работе с мыслью постоянно употребляет слова «присматривание», «вслушивание», «ощупывание». Речь идёт об «умозрении идей» как о работе специального органа чувств. Реально существующие в иных мирах объекты - идеи, мысли, мыслеобразы, ощущаются, ощупываются его умом, этим органом «шестого чувства». Это реальное и рабочее взаимодействие с потусторонней реальностью - «сопребывание двух различных смыслов, принадлежащих к разным планам действительности в одном и том же восприятии, причём один смысл не уничтожает другой, но оба сознаются одновременно, хотя и с разным коэффициентом ценности». (3.406).

Через две-три недели после случая, описанного выше, наступила вторая фаза первого посвящения. Флоренский спал, когда его разбудил толчок, сравнимый с ударом электрического тока. Это был какое-то «духовное электричество». «Словно сильная воля, безмерно превосходящая мою и безмерно более моей авторитетная, действует на меня раньше, чем сам я успеваю не только выполнить её требования, но и сообразить, почувствовать и захотеть то, что от меня ею потребовано… (…) Она как грозный, мгновенно пожирающий огонь, который не извиняется и не даёт отчёта в своих действиях; но в самой глубине сознания при этом ясно, что так и надо и что эта необходимость мудрее и благостнее человеческих осторожных подходов». (3 407) Этот натиск воли выбросил подростка прямо через открытую дверь балкона во двор, залитый лунным светом. «Над огромными акациями прямо в зените, висел серебряный диск луны, совсем не большой и до жути отчётливый. Казалось, он падает на голову, и от него хотелось скрыться в тень, но властная сила удерживала на месте. Мне было жутко оставаться в потоках лунного серебра, но я не смел и вернуться в комнату. Мало-помалу я стал приходить в себя. Тут-то и произошло то, ради чего был я вызван наружу. В воздухе раздался свершено отчётливый и громкий голос, назвавший дважды моё имя: «Павел! Павел!» - и больше ничего. Это не было ни укоризна, ни просьба, ни гнев, ни даже нежность, а именно зов… Он выражал прямо и точно именно и только то, что хотел выразить - призыв… Он раздирал моё сознание, знающее субъективную простоту и субъективную призрачность рационального и объективность переливающегося, бесконечно сложного и загадочно-неопределённого иррационального. Между тем и другим, разрывая их выступило нечто совсем новое - простое и насквозь ясное, однако властно-реальное и несокрушимое как скала. Я ударился об эту скалу, и тут было начало сознания онтологичности духовного мира». (3. 408)

Иной мир в его самоощущении и то того, всегда, соприкасался с ним как подлинная и не внушающая ни малейшего сомнения реальность. Однако это основное его ощущение жизни в связном сознательно-научном его миропонимании не принимало никакого участия. Непосредственное ощущение жизни в иных мирах, дававшей подлинный опыт о подлинном - было само по себе, а научная мысль, которой в каком-то душевном слое он просто не верил - сама по себе. Эту разобщенность человечности и научности Флоренский считает характерной болезнью всего нового времени. Сам он был типичным представителем этого времени, вот почему в нём, доведённая до предела, до последнего напряжения «бесчеловечная научная мысль» привела к взрыву всех позитивистских замыслов голой рациональности. Он ощутил себя пределом и концом нового времени; «последним (конечно, не хронологически) человеком нового времени и потому первым» - наступающей новой эпохи.

Через некоторое время после услышанного зова, Флоренский с братом Александром отправился в длительное путешествие в горы. Здесь, на горном перевале Утини у границы Рачи и Сванетии, возле священной плиты с изображением системы концентрических эллипсов «с подходящими к ней дугами другой такой же системы. Эллипсы выступают барельефными линиями. Подобного рода изображения встречаются на древнейших памятниках доисторического Египта и на критских древностях». (3.421); он переживает экстаз красоты. (5).

«Небо - глубоко-синее, почти чёрное. Ощущается достигнутая совершенная гармония. Сознание экстатически расширенно, и уже нет определённой границы между мной и внешним бытием. … экстатическое выхождение за пределы себя, приобщение к Великому Разуму и потому - овладение вселенской полнотою. Пронизывает струящаяся здесь неземная радость. Всё мелкое, тревожное, суетливое осталось бесконечно далеко, оно уже не твоё, а какой-то выметенный сор. Тут уже нет беспокойной памяти о завтрашнем дне, и все тамошние низинные недоразумения вполне исчезли за своим ничтожеством. Отложено всякое земнее попечение, и внутрь тебя льётся широкой струёй синий эфир. Умереть и жить в этот момент одинаково благостно». (3. 421)

Через несколько дней после этого, первая фаза процесса преображения сознания мыслителя завершилась. Из глубин его сознания, крепко сложенную рационалистическую кору которого расшатали вышеприведенный потрясения, вышла новая сила, определившая ход его жизни и мысли до 1917 года, (когда он пережил второе преображение сознания).

А в тот жаркий полдень (около 31.07.1899) он укрылся в лесу на берегу Куры. Сознание его было занято «очень оцарапавшим» его замечанием о том, что физики сами не знают, что такое температура и как её логически определить. Вдруг из глубин его сознания встала как острие кинжала иная мысль о вздорности и ненужности этой проблемы. «Тогда я спросил в удивлении и испуге у этой, другой, чем привычная моя мысль, как же это может быть вздором, когда оно тесно сцепляется с такими-то и такими-то вопросами, уже явно признанными. И через несколько секунд получил ответ, что и они, эти вопросы тоже вздор и тоже ни для чего не нужны… Эти ответы другой мысли звучали всё жестче, определённее и беспощаднее». (3.434) Вскоре от здания позитивизма в сознании Флоренского остались одни обломки. «Не только опустошенный, но с полным отвращением убежал я от этого мусора».

Смертельная тоска и полное отчаяние овладели его сознанием. Он задыхался от неимения истины. «Во всём человеческом познании не находилось ни одной надёжной точки, а истина и смысл жизни были для меня понятны и тождественны». (3 437) И тогда поверх развалин построения человеческого рассудка открылась ему Истина как ясное до ослепительности явление Реальности. Тогда с ним, с носителем нового мировоззрения заговорил Христос.

3. В фигуре Флоренского нам дан живой пример нового типа человека, к которому идет эволюция. О переходе человечества к этому типу учил нас Вл. Соловьев в своей теории о теурге и богочеловеке. Флоренский прекрасно осознавал эту свою особенность: «С охотою воспринимал я всяческие объяснения жизни, самые рациональные, впитывал их в себя; но в душе оставлял за собою право думать, в конечном счёте, - наоборот, быстро раскусив некоторую прагматическую, в смысле рабочей, полезность рациональных объяснений, равно как и их произвольность, условность и пустоту. Я быстро научился жить двумя умами: на поверхности - умом взрослых, приняв легко законы логики, а в глубине - умом своим, детским, и воспринимая мир как, - уже много лет спустя я узнал такой термин, - как сторонник магического идеализма. На периферии я горячо и даже фанатично мог защищать то или другое научное объяснение, в душе, однако, не веря в научные объяснения и считая их ( - как они и суть на деле - ) условными. Я чувствовал, не следует говорить о другом, о моём понимании вслух, и замалчивал его как тайну своей души. Мне казалось непристойным и наивным объяснять мир магически перед другими: но мало ли о чём не следует говорить другим. И я казался «учёным», будучи внутри - «магом»(6). Однако это было не притворством, а своеобразной стыдливостью и умственным приличием». (3.366)

Постепенно он понял, что является одной из первых капель того муссона, который вскоре оросит земную жизнь и превратит эту духовную пустыню в сад новый. В 1923 году он писал, вспоминая о 1899: «Меня… тревожила мысль, не погибнет ли со мною зародыш истинной натуральной философии, … но с тех пор я научился благодушию, когда твердо узнал, что жизнь и каждого из нас, и народов, и человечества ведется Благою Волею, так что не следует беспокоиться ни о чем, помимо задач сегодняшнего дня. Ну и сама история убеждает вдобавок, что мировоззрение уже вступило на новый путь и что поэтому «моему» принадлежит победа, которая будет достигнута и без меня, так что мое личное участие в этом деле есть обстоятельство третьестепенное. Немного раньше, немного позже, немного так, немного иначе – но взволновавшие меня ощущения будут выражены и определят собою характер будущего знания. Теперь я в этом уверен». (3.393).

В 1923 году, он вспомнил, «как смутный мне зов Вечности, пробивавшийся, однако, всюду и искавший себе щелей и проходов в знании научного рационализма» в 1899 году претворился в преображение сознания. Тогда же он ощутил, «что произошел разлом, разрыв биографии, внезапный внутренний обвал, факт внезапности которого не закроют никакие указания на то, что он подготовлялся исподволь. Когда обваливается дом, то обвал этот случается вдруг, и вдруг объявляется новый сравнительно с прежним факт: дом рухнул, тогда как раньше стоял. И трескаясь, и оседая, он был раньше домом; с некоторого определенного момента это уже не дом. В моём переживании произошедшего важнейшим было: неожиданность и катастрофичность его. Полоса жизни, самая трудовая из всех, самая безоглядно горячая, самая, как по крайней мере казалось мне, бескорыстная, вдруг пошла на слом. О, с какой остротой тогда я почувствовал тщету дел человеческих! И как сравнительно с тем глухо прозвучали во мне разрушение России и наперёд уже пережитое разрушение Европы и её культуры. Это не потому, что там дело шло лично обо мне. Напротив, тогда я знал, может быть даже лучше, чем сейчас, что научное миропонимание есть душа западной культуры, самое сердце Европы. И когда это сердце на моих глазах стало вдруг останавливаться, когда я увидел, что оно - не сердце, а только резинка, тогда, хотя, может быть, втайне и желая того, я сознал и всё происходящее в мире как имеющее произойти. В том, что случилось со мною, был пережит разрыв мировой истории. Мне вдруг стало ясно, что «время вышло из пазов своих» и что, следовательно, кончилось нечто весьма важное не только для меня, но и для истории. Это было ощущение и смертельной тоски, и жгучей боли, и невыносимого сознания, что разрушается то, что строилось величайшими усилиями, - уж не о своих я говорю, а об общих, европейских. Но в этой жгучей до крика боли вместе с тем чувствовалось и начало освобождения и воскресения, тоже не только моего, но и общего». (3.389)

Эволюция движется революциями, или вспышками энергий, разрушающими отжившие свое формы жизни для того, чтобы расчистить место для нового творчества. Эти революции происходят, прежде всего, в сознании людей.(1) И если в головах большинства всё дело ограничивается «разрухой», переходящей в разруху жизни, то в сознание гениев эти духовные революции привносят новые идеи, новые образы, новые энергии и эти преобразившиеся, поднявшиеся на новую ступень сознания люди становятся для нас не только маяками, указывающими путь во тьме, но и живыми магнитами, властно влекущими нас за собой по пути эволюции. Эти властители дум и сердец - великие мыслители, законодатели, учёные, художники, - являются истинными вождями человечества, сама природа наделяет их своею властью.

В конце XIX в начале ХХ века в России заявила о себе группа тех, чьё жизненное творчество выразилось в феномене, получившем название «Серебряного века русской культуры». Вспомним имена лишь некоторых из этих «святых, воплотившихся поэтами»: Анненского, Ахматову, Бальмонта, Бердяева, Блока, Белого, С.Н. Булгакова, Гумилева, Волошина, Врубеля, Дягилева, Есенина, Кандинского, Лосского, Лентулова, Малевича, Мейерхольда, Мережковского, семью Рерихов, Ремизова, Рахманинова, Прокофьева, Серова, Сурикова, Скрябина, Стравинского, Вяч. Иванова, Е.Н. Трубецкого, Петрова-Водкина, Чурлениса, Мандельштама, Цветаеву, Шестова, Филонова, Флоренского, Эрна… Всех этих таких разных людей объединяет нечто общее, все они в разной степени выявляли в своём творчестве то, что Флоренский назвал «новым мировоззрением». Все они явились живым доказательством теории Вл. Соловьёва о теурге или богочеловеке, призванном в области художественного творчества, (в «художестве» понятом широко, как области воплощения абстрактных идей), «воплотить абсолютный идеал не в одном воображении, а и в самом деле… одухотворить, преосуществить нашу земную жизнь». Этот десант Грядущего является десантом Грядущего Спасителя. Великие деятели Серебряного века русской культуры, – это предтечи Второго Пришествия. Как и положено десанту, они высадились здесь у нас, на земле, в царстве князя мира сего, чтобы подготовить плацдарм для основных сил, завоевать место в наших сердцах, куда мог бы ступить Христос. Уж такова судьба десанта, - они все были перебиты. Но они выполнили поставленную перед ними задачу. Эти святые, воплотившиеся поэтами, художниками, мыслителями, композиторами, учеными внесли в потемки нашей жизни свет Фаворского Преображения. Который, просияв тогда в Палестине, открыл для человечества путь в Новый Мир. В нем не будет непроницаемой препоны между земным и Высшим. Преобразившийся человек в нем будет творить на небе как на земле. И это будет Новая Земля и Новое Небо.

Бердяев писал, что учение Флоренского - «стилизованное православие». Он вкладывал в эти слова критический смысл. Я бы сказал, не стилизованное, а адаптированное. Флоренский пояснял: «Я ставил себе непомерные требования и огромные задачи; передо мною мерцали фосфорические светы решений, как мне казалось, огромных по своей ценности… Но тут же выяснялось отсутствие потребной для всего этого техники; фосфорический свет не находил себе среды оплотниться…» (3.412)

В1918 году наблюдается особый всплеск его творческой активности. Тогда он получил импульс самого мощного этапа его творчества. Импульсы к творчеству он получал умозрением идей. Судя по всему, годом раньше, в 1917 году он узрел те же символы бытия, которые в 592 году до н.э. узрел Гаутама Будда.

В своих прозрениях истины и осознании увиденного Флоренский поднялся до высот, доступных умозрению немногих. Я не утверждаю, что он стал Буддой, но то, что он вошел в тот четко очерченный круг, из которого вышли к людям и Будда и Христос и другие Гиганты Духа – несомненно.

Основная идея религиозного фундаментализма – человек должен спастись, уйти из этого мира. Флоренский учит противоположно: «Воплощение есть основная заповедь жизни, - Воплощение, т.е. осуществление своих возможностей в мире, принятие мира в себя и оформление собою материи». (10) Это то, о чем говорили и Будда и Христос, это слова Бодхисатвы, теурга, богочеловека. Не «спасайся, кто может», а преобразись и преображай.
Это слова человека, ставшего сотворцом Творца. Мы помним его горькие слова о крахе всех его дел. Но знаем - это не так. Его мысли навсегда запечатлелись в платоновском мире идей, они сияют и вдохновляют молодых мыслителей, которые воспринимают их как природный фактор, мысли Мирового Духа. Но к ним мы можем придти и через его труды, слова которых несут энергии этих идей. Победоносных, покоряющих, преображающих и спасающих. Книги Флоренского самому ему уже не были нужны, нам же они необходимы. Если люди хотят выйти из этого положения, они должны пойти путем, который он показал нам подвигом своей жизни. Отсюда значение его книг. Отсюда оценка роли семьи Флоренских, сохранившей его наследие.

4. На Флоренского надо смотреть как на «дваждырожденного». О необходимости родиться второй раз, «свыше» говорится в евангелии от Иоанна (3:3-7), но это общечеловеческое знание. Из доступных источников эта традиция наиболее полно расписана в литературе по Раджа Йоге, там подробно характеризуются все ступени этой лестницы Иакова. Всесторонне обосновывается необходимость каждой из них. Мы знаем, что и в Элевсинских Мистериях тоже были четкие градации посвящения и ранги посвященных. Нет ни возможности, ни нужды определять ранг посвящения Флоренского. Но то, что он из этой Великой Семьи – несомненно.

Да он и сам говорил об этом, хоть и не прямо. «Христианство есть и должно быть мистериальным. А что для внешних – то пусть будут протестанствовать»(9.297). Что значит – в христианстве есть Мистерии, есть и Посвященные. Далее: «И посвящение не извне привносит в нас язык символов, но раскрывает и воспитывает врученные ему задатки. Может быть, без такого воспитания в некоторой исторической среде некоторого сверх-народа, каковым должно считать всю организацию посвятительных центров в ее целостности, может быть, без этого прикосновения к над-индивидуальным общественным силам (курсив мой- Г.Я.). не может проявиться сокрытый в возможности символический язык; думаю так…»(9) Мы знаем, что Флоренский всегда говорит, основываясь на фактах, на конкретных проявлениях реальности. Он наш представитель в том сверх-народе, которым является человечество в его грядущей всецелости. В богочеловечестве.

Он вспоминал: «Про себя я, по крайней мере, могу сказать, что вся последующая жизнь мне не открыла ничего нового, кроме одного, - о чем будет сказано ниже, - но и то- открыла не познанию, а открыла смерти, после которой я стал уже не я» (3.270). Как это можно понять, если не знать, что речь идет об эвтаназии. Как писала Е.П. Блаватская: «Этот вид легкой «смерти», или euthanasia, имеет Эзотерическое значение. Он символизирует «смерть» каждого Адепта, достигшего силы и степени и так же очищения, что дает ему возможность «умереть»… и все же жить и продолжать сознательную жизнь… Вариации на эту тему бесконечны, но тайный смысл всегда одинаков. Выражение апостола Павла, «что не видел смерти» (Евр.11.5), имеет, таким образом, Эзотерический смысл, но ничего сверхъестественного»(11).

Вопрос об эвтаназии, (т.е. переживании смерти корня эгоизма при жизни) рассмотрен им в статьях «Не восхищение непщева» и «Рассуждение на случай кончины отца Алексея Мечева». Причем в этих работах даны такие тонкости этого дела, сокровенный его смысл, что становится понятным, Флоренский не только был посвящен в таинство преображения, но и сам уже, видимо, был таким посвятителем. «Человек умирает только раз в жизни, и потому, не имея опыта, умирает неудачно. Человек не умеет умирать, и смерть его происходит ощупью, в потемках. Но смерть, как и всякая деятельность, требует навыка. Чтобы умереть вполне благополучно, надо знать, как умирать, надо приобрести навык умирания, надо выучиться смерти. А для этого необходимо умирать еще при жизни, под руководством людей опытных, уже умиравших. Этот-то опыт смерти и дается подвижничеством. В древности училищем смерти были мистерии». (1.167)

То, что он сам был «преподавателем» такого «училища» можно понять по некоторым намекам из работы «Памяти Владимира Францевича Эрна». Впрочем, духовным отношениям ученика и Учителя присуща особая таинственность, так что ничего кроме намеков мы и не найдем. Думаю, понять сокровенное ядро учения и жизни Флоренского может только такой же, как он подвижник. Мы же можем только приблизиться к пониманию того, - о чем собственно идет речь.

Флоренский орудует не метафорами, он конкретен. Вот он пишет, что смерть – может быть рождением в жизнь вечную, поэтому Ангелы Смерти всех времен и народов всегда имеют при себе режущий предмет, чтобы перерезать пуповину (1.599). Метафора? Но вот йоги говорят: «Пуповина соединяет астральное тело с физическим». Есть невидимая «пуповина», соединяющая душу человека с телом, ее-то и перерезает Ангел Смерти «при смерти». У посвященных это второе рождение, (с переживанием акта трагического разрыва связи души с телом) происходит еще при жизни данной персоны. Что сопровождается смертью эгоизма. Настоящей смертью, с ее ужасом, с визитом Ангела Смерти, работающего соответствующим инструментом. Поэтому, при успении своем они уже «смерти не узрят», а перейдут в иные миры без шокирующего пресечения сознания. В Отчий Дом вернутся. В круг друзей – Отцов и Учителей.

Так что, собственно, Флоренского не «убили» 8 декабря 1937 года. Его палачи как привратники, как лакеи, - просто открыли ему двери в родимые глубины бытия. Нам надо твердо понять, что он не жертва тоталитаризма в том смысле в каком мы говорим о «безвинных жертвах» большевистского террора. В персональном столкновении со слугами хаоса - он победитель и триумфатор.

Он «жертва» в плане образа действия представителей упомянутого сверх-народа. 9 января 1882 года он принес себя в жертву, воплотившись сюда к нам, чтобы принять мир в себя, облагородить, оформить наш мир собою. Так устроен этот мир – все великие духовные ценности, культурные ценности, потребные человеку для восхождения, даются ему даром: «И Дух и невеста говорят: прииди! И слышавший да скажет: прииди! Жаждущий пусть приходит, и желающий пусть берет воду жизни даром». (Откр.22,17) Даром для берущего, но не даром для дающего. Ведь за все в этом мире надо платить. За берущего платит дающий, за ученика платит Учитель. «Ясно, что свет устроен так, что давать миру можно не иначе, как расплачиваясь за это страданиями и гонением», - писал Флоренский домой с Соловков за 10 месяцев до расстрела (10.664). Уж он-то знал, что так повелось с сотворения мира, с той предвечной жертвы Агнца, на которой основано мироздание. Сложное и богатое отдает себя, для того, чтобы простое и бедное питаясь его «плотью и кровью» росло, взрослело, училось, боролось, творило – жило. Постепенно уподобляясь Ему. В основание всякого начинания полагается жертва. Флоренский принес себя в жертву при начале Новой Эпохи, которая утвердится распространением нового мировоззрения в Новой России, по всему миру.

5. Подчеркивают «священство» Флоренского, вот что думал этот православный священник о религии: «… собственно, нет религий, а есть одна Религия. Религия весьма меняет в человечестве свой вид и весьма неодинакова ценность её различных обликов. Но основные силы, её складывающие, сходны». (3.314)


Флоренский страстно искал и не находил себе друга среди людей. Он нашел себе Друга в Иисусе Христе. Вот и еще одно объяснение, по умолчанию,- почему в его писаниях «мало Христа», мало выявлено личное отношение ко Христу. Почему? Флоренский говорит о дружбе, что эту драгоценность уничтожает нарушение дружеского доверия. Вот почему в своих трудах этот «последний из христиан», призывает «исповедать Имя Христа. А мы подменяем это исповедание Имени исповеданием Самого Иисуса Христа». Дело не в умалении Христа перед Его Именем. Дело в том, что для «внешних» общепринятый стиль богословствования, непременным атрибутом которого выступают наружу интонации «личного отношения» ко Христу, - просто дань обычаям, что оскорбляет простые, живые, реальные отношения с Учителем и Другом.

Тут же и корень отношения Флоренского к Церкви. А.В. Ельчанинов вспоминал, что причину снедавшей его в юности тоски Флоренский объяснял как «желание настоящего полного общения… Я нигде не нахожу этого общения: все только бумажки, и ни разу – золота. Не говорю, что в церкви нет чистого золота, но мне не попадалось. Если бы я не верил, было бы легче, но в том-то и тяжесть, что я верю, что золото есть. Раз нет общения, нет церкви, нет и христианства. Мне велят верить – я и верю, но ведь это не жизнь – жизнь как раз начинается с того времени, как увидишь, ощупаешь этот главный факт»(12.41). В зрелом возрасте он писал о Церкви вот что: «Ничего не возражая в данном месте против «Патриарха Московского и всея Руси», мы не должны, однако, забывать и того обстоятельства, что единовластное устройство Русской Православной Церкви ещё решительно ничего не значит для Православной Церкви и принципиально, как бы ни была территориально велика и числена Русская Церковь, имеет значение не большее, нежели единство власти в отдельной епархии или даже в отдельном приходе, ведь единством русской церковной власти отнюдь не вносится такого же в церковную власть Вселенской Православной Церкви, мечта о каковом, есть определённо мечта католическая». Вселенская же Церковь «… непрерывно, на всём протяжении пространства и времени с о б о р у е т с я, т.е. осознаёт себя единою, носительницею Духа Истины… (…) В духовном я могу сказать то, что единственно может быть духовно ценным, лишь оставшись с глазу на глаз с самой Истиной, и только предельная моя открытость пред нею, т.е. моя решительная неподатливость всем внешним давлениям, откуда бы они ни шли, предоставит мне возможность быть самим собою, совлекшись всяких условностей, и, прейдя по ту сторону себя самого, созерцать ноуменальный мир; и тогда лишь, в своей предельной свободе восприяв от духовной жизни, я смогу быть членом Церкви, т.е. соборно обсуждать дела духовные: или свободно и соборно, или никак постигается Истина, устрояется духовная жизнь общества». (4. 293-294).

Флоренский решительно отличал русскую церковь от Церкви Христовой, в которой он и состоял, как и другие святые и подвижники «всех времён и народов». «Со-вхождение людей в таинственную духовную атмосферу около Христа, приобщение Его благодатной силы претворяет их в новую духовную сущность, делает из двух частицу Тела Христова, живое воплощение Церкви…» Могут сказать, но в Церкви Христовой должно быть трое. Третьим членом Церкви, в которой состоял Флоренский была София. А здесь необходимо вспомнить его статью «Троице-Сергиева Лавра и Россия». Там, в части IV, он называет «Ангелом России», ее духовной Сущностью – Радость, Красоту, Вечную Женственность, т.е. Софию. Одновременно, «Ангелом-Хранителем России», «Ангелом земли русской», наконец «Ангелом России» он называет Преподобного. Он имел для такого совмещения несовместимого серьезное основание, раз решил его зафиксировать письменно. Флоренский не боялся проблем, он всегда ставил вопрос ребром. Так же поступим и мы – или этот классик из классиков настолько небрежно исполнил эту, впрочем, гениальную статью, что в конце не помнил, что у него там в середине сказано, или это некое откровение. Ответ прост. Флоренский был «сергиевцем», Преподобный открылся ему и стал его другом. По мере развития их отношений истинный лик родоначальника земли русской и создателя русского национального характера все яснее виделся ему: «Бесчисленны отраженные и тысячекратно преломленные лучи нашего Солнца. Что не озарено его Светом!» Совмещение Христа и Софии – дело обычное, так и Флоренский мыслит о Софии, как о Теле Христовом и Невесте Христовой. Он в своей книге об арх. Бухареве даже говорит о «Христо-Софийной» проблеме, как «первовопросе русской мысли». Христос и София как символы Божества. Как две стороны чего-то Третьего. Троицы. А тут наряду с Софией вторым Ангелом России, он увидел Преподобного. Почему? А потому, что он увидел в нем Самого Христа. И это утвердившийся, уверенный взгляд. Поэтому он и закрепил его в этой великой статье.

Прежде, нежели стать священником РПЦ, Флоренский был подвижником. «Нет большей любви, как положить душу, бессмертную душу свою за друзей своих». Но, чтобы «положить» нечто, нужно «это нечто» иметь. Большинство, так и не узнает - что это такое «бессмертная душа человеческая», Флоренский же имел её до рождения. С. Булгаков писал о своем Учителе: « В его лице было нечто восточное и нерусское (мать его была армянка). Мне же духовно в нём виделся более всего древний эллин, а вместе ещё и египтянин; обе духовные стихии он в себе носил, будучи их как бы живым откровением»(12.392). Это необыкновенно важное свидетельство человека высоко духовного, всю жизнь находившегося под влиянием Флоренского, можно сказать, сформированного в его духе. Ведь дело в том, что культовая и философская основа христианской церкви имеет своими источниками как раз то, что было взято её основоположниками из остатков египетских мистерий и философии Платона, греческой философии. Теперь послушаем, что сказал Флоренский: «Время никогда не мог я постигнуть как бесповоротно ушедшее; всегда, насколько помню себя, жило во мне убеждение, что оно куда-то отходит… и там скрывается, засыпает; но когда-то и как-то к нему можно подойти вплотную - и оно тогда проснётся и оживёт. Прошлое - не прошло, это ощущение всегда стояло предо мной яснее ясного… я ощущал вязкую реальность прошлого и рос с тем чувством, что на самом деле прикасаюсь к бывшему много веков тому назад и душою вхожу в него. То, что в истории действительно занимало меня - Египет, Греция, стояло отделённое от меня не временем, а лишь какою-то стеною, но сквозь эту стену я всем существом чувствовал, что оно и сейчас здесь». (3.242) Так что эти два духовные типа виделись С. Булгакову в его Учителе не случайно. Может быть, он прозрел в нём одного их тех гигантов, одного из тех гностиков, неоплатоников, кто на заре христианства заложил основу этого культа, и вот теперь, на его закате явился, чтобы попытаться дать своему детищу новый импульс жизни? Влить новое вино в старые мехи? Булгаков пишет: «Основное впечатление от о. Павла было силы, себя знающей и собою владеющей. И этой силой была некая первозданность гениальной личности, которой дана самобытность и самодавлеемость…» (12.393) До рождения Флоренский уже имел «бессмертную душу», о которой говорил Христос. И он родился на земле чтобы содействовать её преображению. Воплотившись 125 лет назад, он принес к нам сюда, на землю свою «бессметную душу», - что это конкретно? «Бессмертную», значит - уже неподвластную энтропии совокупность индивидуализированных им, проработанных его Духом энергий. И он вобрал наш мир в себя и в горниле этих энергий преобразил, переработав собою, своей душой – или как сегодня говорят «энергетикой».

6. Великая Матерь издревле имеет «десять тысяч» Имён. Гея - одно из них. Флоренский был Геолог. Воплотившись на земле, из толщи земной жизни он («ввинчиваясь сознанием»), пробивал штольни туда, в свою родину, в мир горний, в платоновский мир прототипов, в «реальность». Это нелегко. «Именно потому, что нас окружают не призрачные мечты, которые перестраивались бы по нашей прихоти, бессильные и бескровные, а реальность, имеющая свою жизнь и свои отношения к прочим реальностям, именно поэтому она вязка и требует с нашей стороны усилия, чтобы были завязаны с нею новые связи, чтобы были прорыты в ней новые протоки» (9.367). Он прорывал эти протоки, тоннели, штольни в той коре земли, которая начинается в низших слоях мира незримого, заслоняя умы и души людей от вечносущего Света. Он врубался в базальты тьмы, в напластования пошлой бессмысленности зла. Он явил нам, что такое символ, он являл нам символы. Он соединял землю и Небо. Это титанический труд. Великие мыслители типа Флоренского - это шахтёры умственного труда, чернорабочие, - и проходчики, и такелажники, и забойщики. Умственный труд тяжелый. Но он вознаграждает не сторицей, а несчётно. Несчётное множество людей. По этим протокам, тоннелям и штольням к нам сюда пошли Божественные энергии, идеи и образы. Благодаря ему эти неоценимые ценности стали доступны теперь не только таким титанам, каким является он сам, но и средним людям. Так распространяется новый тип мышления, так Флоренский стал сотворцом Творца. Свидетелем мира незримого в пресветлом лике которого языки небесного огня предстали нам не «огнём поядающим», а нежгучим «умственным пламенем».


С таким трудом добытое свое дает он как традиционное. Здесь не только истинное смирение подвижника, но и честность научного работника. Он-то знает, что все идеи являются произведениями одного Мыслителя – Христа, в Его космическом аспекте. А он, только «во-ображает», дает «образы» этим абстрактным идеям, этим святящимся сущностям мира прототипов. Сказано было: воображение – это творческий дар. Насыщенное творческими энергиями сознание создает с помощью этой творческой силы формы для абстрактных идей, дает им «плоть», «во-площает», дает им «образы», «во-ображает», так населяя новыми созданиями – мыслеобразами определенные сферы пространства. Так что, когда мы говорим «Держава Рериха», или «мир творческого воображения Достоевского», мы говорим об анклавах, реально существующих в конкретных областях мироздания, населенных созданиями творческой силы художника (мыслеобразами), и с помощью произведений его искусства, - символов, «окон», «мостов» - можно назвать как угодно – соединенных с нашим миром.

Слова Флоренского - огненные. Он необыкновенно самобытен, яро индивидуален. Его руку всегда узнаешь, его статьи хочется разучивать как стихи. Уж он-то имеет право говорить об аутентичности Микрокосма Макрокосму. «В моменты полного духовного освобождения, когда вдруг сознаешь себя субстанцией, а не только субъектом своих состояний, и предстоишь пред Вечным, остро и предельно четко сознается полная ответственность решительно за все, что было и есть, за состояния самые пассивные, и столь же решительная невозможность отговориться внешними воздействиями и внушениями, наследственностью, воспитанием, слабостями. Тогда ясно: нет ничего что «сделалось», «произошло», «случилось», нет никаких просто фактов, а есть лишь поступки, и знаешь: совершил их я. Я – и точка; далее не может быть и речи ни о ком и ни о чем»(3.311). Что, это голос «твари», или Творца?

Ему эту самобытность все время тычут в глаза: и «авангардист» он, и «маргинал», и «ересиарх». Такова судьба Гигантов Духа, чей образ не укладывается в плоскости сознания слепцов, не способных к синтетическому созерцанию этих индивидуумов. Но не для них мы даём фигуру Флоренского в контексте духовных исканий лучших русских людей Серебряного века. Там, среди преломлений и отражений от других великих фигур, этот век сотворивших, его фигура вырисуется лучше для нас самих же. «Синтетическое созерцание» – это хорошо, но надо думать. Полагаться только на интуитивные прозрения не приходится. Редки они. Надо работать с первоисточниками, читать и думать. Мышление диалогично. Только в диалогах, с Вл. Соловьевым, с Бердяевым, с Рерихами, с Вяч Ивановым, с Андреем Белым, с «Платоном, Плотином и Проклом», с Блаватской, мы сможем понять Флоренского адекватно. Ведь он - необходимый этап грандиозного предприятия – Откровения Итины людям. И если мы говорим о нем как об «одном из» предтеч Второго Пришествия, разве мы умаляем его?


7. Флоренский писал, что его поймут через 50 лет после его смерти. Он был расстрелян в 1937. Через 66 лет, в 2003 году Международным Центром-Музеем им. Н.К. Рериха (МЦР) в Москве была проведена научная конференция «Космическое мировоззрение – новое мышление ХХI века» т

Приятно отметить, на этой конференции, посвященной развитию мировоззрения, ярчайшим представителем которого является П.А. Флоренский, с докладом выступил его внук П.В. Флоренский доктор геолого-минералогических наук, профессор, академик Академии наук Республики Абхазия, Российской академии естественных наук и Международной Славянской академии наук и культуры, член Союза писателей России., Член Комиссии по описанию чудесных знамений, происходящих в Русской православной церкви (МП).

Так что тот тип духовной жизни и строение личности, попросту говоря, мировоззрение, которое получилось из взрыва сознания Флоренского в 1899 году, сегодня в любимой его России получило признание и твёрдую почву под ногами. Оно получило свой дом в Москве. Просияв в самом сердце России, оно преобразит её душу, а вслед за тем и весь мир. Ведь зарождение, развитие и распространение этого мировоззрения - это природный процесс.

Мы начали эту статью словами Флоренского о Звезде, горящей на утренней и на вечерней зорях. Завершая, вспомним его же слова.

«Эти две тайны, два света - рубежи жизни. Смерть и рождение сплетаются, переливаются друг в друга. Колыбель - гроб, и гроб - колыбель. Рождаясь - умираем, умирая - рождаемся. И всем, что ни делается в жизни - либо готовится рождение, либо зачинается смерть. Звезда Утренняя и Звезда Вечерняя - одна звезда. Вечер и утро перетекают один в другой: «Аз есмь Альфа и Омега».

Эти же тайны, тайна Вечера и тайна Утра, - грани Времени. Так гласит о том великая летопись мира - Библия. На протяжении от первых глав Книги Бытия и до последних Апокалипсиса развёртывается космическая история, - от вечера мира и до утра его. Небо и земля сотворены были под вечер. В прохладном веющем ветре вечернем открывался людям Вечный. (3 Цар. 19.12 - Г.Я.) Не было ни скорби, ни туги, ни плача; не было сомнений. И люди были как дети, и Древо жизни произрастало посреди Эдема. Так, с вечера, начинает историю мира Священная Летопись. Кончается же эта история, в Апокалипсисе, разрушением и гибелью мира и новым творением. Опять Древо жизни посреди Нового Эдема - Иерусалима Горнего. Опять радость и ликование. Опять нет скорби и плача. Опять нет смерти. Опять брачная пиршественность. Но это уже не вечер, а утро наступающего вечного Света. Иисус - «Звезда Светлая и Денница», Иисус, «Звезда Утренняя и Денница», по другому чтению, - восходит в Новом мире. Эдемом начинается Библия, Эдемом же и кончается, ибо Агнец Апокалипсиса - радость Эдема. Браком начинается, браком же и кончается. Духом начинается, Духом и кончается. Но начинается она вечером, а кончается утром невечернего дня. Не есть ли история мира, во мраке греховном протекающая, - одна лишь ночь, один лишь страшный сон, растягивающийся в века, - ночь между тем, полным грустной тайны, вечером и этим, трепещущим и ликующим, утром? И кончина мировая - не рождение ли Земли в новую жизнь при Звезде Утренней?

И концы сливаются. Ночь вселенной воспринимается как не-сущая. Утро нового мира продолжает тот, первозданный, вечер: «и бысть вечер, и бысть утро, день первый»… «Утро» и «вечер», ночи же будто и не бывало». (9, 32-33).



1. П.А. Флоренский. Сочинения, ФН, М., 96, т.124, стр. 632.
2.П.А. Флоренский. Сочинения, ФН, М., 99, т.129, стр. 392-439.
3.П.А. Флоренский. Имена. Харьков, 2000, стр. 347.
4.П.А. Флоренский. Сочинения, ФН, М., 2004, т.133, стр. 299.
5. Египет и Крит - два древнейших центра посвящения. Мистерии Крита были на тысячу лет старше Элевсинских. А вот ещё более красочное и ближе подходящее к теме описание переживаний посвящаемого в таинство мистерий. Тот ли случай описан, - не известно, - взято оно из статьи «Не восхищение непщева» вышедшей в 1915 году. «Бывал ли ты на высоких горах, - у снеговой линии и выше? Тогда тебе должен быть понятным испытанный, хотя бы лишь в бледном предчувствии, тот переполняющий душу восторг и то мужественное и трезвое восхищение, которое готово вот-вот совсем унести молящуюся на высотах душу и разметать её в синем Эфире. Ты знаешь также то, что нет тогда ни усталости, ни печали ни тревоги. Самое тело словно провеивается животворным и бодрящим эфиром высот и, теряя в весе, не то скользит по скалам, не то уносится таинственным вихрем. В эти часы, полные как вечность и составляющие одно единственное мгновение, вся косность плоти, вся бренность земного бытия, весь туман души, все накопившиеся месяцами и годами миазмы страстей развеиваются, и омытое в эфире Солнце пронзает лучом в самое сердце и убивает гнездящегося там змея. (Ср.: «Ищи в сердце своём источник зла и вырви его». «Свет на Пути», - этот трактат Флоренский упоминает в примечании 28 к «Столпу и утверждению Истины». - Г.Я.) И девственную тогда и прозрачную душу, возлюбившую хлад тонкий царственных вершин, уносит к себе в творческую пещеру эфиро-родное восхищение, то трезвенное и могучее и великодушное восхищение, которое приходит от стран Гиперборейских и которого ждут ныне - растленные мелочностью и торгашеством народы». (1.179). Прошу обратить внимание на выражение «хлад тонкий» (3 Цар. 19.12.), это одно из любимых выражений Флоренского, он его не раз вспоминал. Наверное, потому, что сам часто «хлад» этот ощущал. Считается, что «хлад тонкий», ощущаемый чаще всего в сердце, сопровождает прикасания к нему Высшие. Он возникает как следствие разницы вибраций земных и Небесных. В Третьей книге Царств (19,11-12) говорится о том, что Бог явился пророку Илии не в бурном ветре, не в землетрясении и не в огне, но как «веяние тихого ветра», как «глас хлада тонка», согласно славянскому тексту. Ср. у Блока: «И к вздрагиваньям медленного хлада (выделено мной - Г.Я.) усталую ты душу приучи, чтоб было здесь ей ничего не надо, когда оттуда ринутся лучи».
6. Горячо любивший Вл. Соловьёва и прекрасно знавший его работы, Флоренский здесь по отношению к себе употребил не соловьёвское «теург», а другое слово «маг». Он всегда и во всём старался дистанцироваться от Вл. Соловьёва, что вызвано как раз слишком глубокой их духовной близостью. А в письме к Е.Ф. Писаревой, издательнице журнала «Вопросы Теософии», написанном в декабре 1910 года, Флоренский называет себя «оккультистом» милостью Божией». «Павел Флоренский и символисты». М., 2004, стр. 530-531.


7. П.А. Флоренский. Столп и утверждение Истины. М., 90, стр. 826.
8. Архимандрит Феодор (Бухарев): pro et contra. СПБ, 97, стр. 590.
9. П.А. Флоренский. Сочинения. ФН. т.128, М., 99, стр. 424 –425.
10.П.А. Флоренский. Сочинения. ФН. т. 127,М., 98, стр. 24.
11. Е.П. Блаватская. Тайная Доктрина. Минск. 94, т. 2 (2), стр. 109.
12. Флоренский: pro et contra. СПБ, 2001, стр.192.
13. А.Ф. Лосев. Владимир Соловьев. М. 2000., стр. 207.

Философы М.Н. Нестеров. Фрагмент. 1917год.

Вариант очерка опубликован во владикавказском журнале «Дарьял». № 2 за 2006 год.
Последний раз редактировалось Ясько Георгий 21 мар 2011, 08:56, всего редактировалось 1 раз.
Ясько Георгий
Сообщения: 158
Зарегистрирован: 28 янв 2011, 17:24

Флоренский и Преподобный Сергий.

Сообщение Ясько Георгий »

Изображение
Благодаря Флоренскому была спасена одна из главных святынь православия - Честная Глава Преподобного Сергия Радонежского - величайшего русского святого, родоначальника Земли Русской, создателя русского национального характера. Русского Солнца. Эту таинственную историю раскопал и обнародовал внук Флоренского Павел Васильевич.

Флоренский является учеником Преподобного. Как известно, ученик и Учитель пребывают в единении. Их сердца и умы нераздельно-неслиянны. Ученик живёт как «за пазухой» своего Гуру. Понятно, что пережил Флоренский 11 апреля 1919 года, в канун Лазаревой субботы (перед Страстной Неделей)… Вечером в дверь дома на Дворянской в Сергиевом Посаде постучали. К Флоренскому прибежала соседка и рассказала об услышанном телефонном разговоре, который её зять вёл с Москвой. Речь шла о готовящемся перед Пасхой глумлении над мощами Преподобного…

Эта женщина умоляла отца Павла «что-то сделать», протестовать, но Флоренский в ответ только отводил глаза в сторону и что-то невразумительно говорил о том, что надо, мол, смириться, молиться… Но как только соседка ушла, отец Павел поспешил в Лавру, где в келье её наместника, архимандрита Кронида, прошло тайное совещание, в котором участвовали так же граф Ю.А.Олсуфьев, С.П.Мансуров и М.В.Шик и, (предположительно), граф В.А. Комаровский. Потом эти люди тайно вошли в Троицкий собор, вскрыли раку с мощами Преподобного, благоговейно отделили от них Главу Святого, вместо которой положили голову погребённого в Лавре князя Трубецкого. К Главе Преподобного прирос позвонок, и его отделили богослужебным предметом - копием. След от копия и приросшего позвонка - свидетельство произошедшего. А Главу Преподобного схоронили в ризнице. Участники связали себя обетом молчания, тайну свято хранили десятилетия.

У Флоренского с детства помимо зрения было очень развито обоняние и слух. «С детства запахи были для меня выражением глубочайшей сущности вещей, и я всегда ощущал, что через запах я сливаюсь с самой вещью. Цветы, эфирные масла и в особенности благовонные смолы воспринимались мною как несомненные прорывы в этом мире и проходы в иной». Особенно волновало его благоухание как бы фиалковых лугов, источник которого он нашел в цветочках распускающейся виноградной лозы. Весна его жизни, проведенная в Батуме, была провеяна этим благовонием. Этот один из самых священных ароматов пахнул ему уже и в Академии со страниц Песни Песней: «И виноградная лоза, распускаясь, издаёт благоухание». И вот он несколько раз в разных местах своих писаний вспоминал, как шел он весной по ночному Сергиевому Посаду и вдруг ощутил это благоухание. Но откуда же в средней полосе может быть этот аромат, удивился он. И вдруг понял, что он исходит от его усов, - он только что приложился к мощам Преподобного. Очевидно, это было той ночью. Начитанные люди знают: как Соломон связан с Преподобным. (Ещё бы хотелось узнать: а не похож ли аромат зацветающей виноградной лозы на аромат фризий? Читающий разумеет.)

В ризнице эта часть мощей хранилась недолго – до 20 апреля 1920 года: в тот день Лавра Декретом Совнаркома была закрыта. Накануне граф Олсуфьев извлёк святыню из ризницы, поместил её в дубовый ковчег, который перенёс в свой дом на улице Валовой в Сергиевом Посаде. А оставшиеся мощи находились в экспозиции музея до конца Великой Отечественной войны… В 1928 году, когда по городу прокатилась волна арестов, был арестован и Флоренский, ковчег со святыней Олсуфьев закопал у себя в саду. В 1933 году, уже после второго ареста отца Павла, граф Олсуфьев которому пришлось бежать из Посада и скрыться в Нижнем Новгороде, посвятил в тайну святыни П.А. Голубцова, будущего владыку Сергия – епископа Новгородского и Старорусского. П.В. Флоренский был с ним хорошо знаком: он был его духовником. Он успел тайно сокрыть ковчег со святыней в окрестностях Николо-Угрешского монастыря под Москвой. «Когда я её нёс, она казалась мне необыкновенно тяжёлой», - рассказывал он своему однокурснику по семинарии – будущему митрополиту Питириму (Нечаеву)… А уже после войны, вернувшись с фронта, П.А.Голубцов перенёс ковчег в дом Е. П. Васильчиковой, племянницы Ю.А. Олсуфьева (расстрелян в 1938 году), которая и оставалась последней хранительницей святыни до тех пор, пока Глава не вернулась, наконец, в Лавру. Произошло это после войны, в 1946 году. На Пасху, 21 апреля, Лавра была вновь открыта, а вскоре мощи Преподобного были возвращены монастырю. Тогда же – тоже втайне Е.П.Васильчикова возвратила Патриарху Алексию I Главу Преподобного, и Патриарх благословил возложить её в раку на её место. Так завершилась эта история, окончания которой не довелось узнать её вдохновителю П.А. Флоренскому.

Так что, не «безвинно» страдал П.А. Флоренский от большевиков. «За дело» его питерские чекисты расстреляли. Сами не зная, - за какое. Пусть теперь знают.
Последний раз редактировалось Ясько Георгий 31 янв 2011, 20:22, всего редактировалось 1 раз.
Ясько Георгий
Сообщения: 158
Зарегистрирован: 28 янв 2011, 17:24

Флоренский и Христос.

Сообщение Ясько Георгий »

Изображение
Флоренского упрекают, что в его работах мол «мало Христа». Дело в том, что он, ученик Христа, не произносил Его имя всуе, обычно, он упоминал Его под именем «Истина», а то и «Жизнь». Он знал Христа лично, знал его и в Его космическом аспекте, что недоступно критикам его, которые не видят, что Христос и София пронизывают все его мышление и все его книги, как великая сила жизни: «Философия высока и ценна не сама по себе, а как указующий перст на Христа и для жизни во Христе. И пройденный путь – делается уже ненужным. Мои глубоко уважаемые судьи могут лишить меня книги, но не того, что теперь, пережив ее, я уже имею, помимо нее».

Флоренский Христоцентричен. Он писал в книге об опальном и расстриженном архимандрите Феодоре (Бухареве): «… по существу, все то, о чем волновались и Соловьев и Достоевским, и Федоров, и, отчасти, Толстой, и Мережковский, и Розанов, и Булгаков, и Эрн, и т.д. … в Бухареве уже все подобные вопросы были заострены и сведены в первовопрос, к проблеме Христологической или, точнее, к проблеме Христокосмической, или, еще к проблеме Христо-Софийной».

Флоренский только и делает, что подводит человека ко Христу к живому Спасителю, как к Самой Жизни. Он ведёт «к конечной цели по различным дорогам, сразу со всех сторон: не дойдя до конца по одной, он бросает её и ведёт другую издали и с другой стороны, в том же направлении, так что срединная мысль оказывается как бы заключенной внутри обширного круга радиусов, стремящихся к ней, не досягающих, что даёт мысли читателя то устремление, которым он сам переносится через недосказанное, и единое солнце вдруг вспыхивает в конце всех путей, которые кажутся ослеплённому сознанию уже не дорогами, а лучами срединного пламени» Это потому, что он видит и себя и свои книги частью Жизни. Не самодовлеющими центрами, а органами живого Организма, Тела Христова. Так же как и все мы люди, являемся в духе своём (в муже-женственных, совершенных Монадах) атомами тела Христова. «В тот день узнаете вы, что Я в Отце Моём, и вы во Мне, и Я в вас». (Ин.14:20). Ср: «Я - вы, вы – Я - частицы Божественного Я». (Зов. 24.03.1920.)


Если мы говорим об Агнце Божьем, о предвечной жертве, как основе мироздания, тогда мы должны признать, что Спаситель изначально ни на миг не оставляет человека. «Присутствие, Великое Присутствие наполняет природу». Вся полнота жизни дарована нам этой жертвой, человеческая история является продолжающимся Боговоплощением, продолжающимся Самозакланием, обеспечивающим человечеству переход к Богочеловечеству. Все в жизни человеческой сводится ко Христу, потому что все изошло от Него: «… вне Христа, без Христа, помимо Христа, не сообразно с Ним, без Его благодатной, т.е. бытийственно укрепляющей… помощи вообще невозможна никакая жизнь, никакое творчество, в сфере ли религиозной, художественной, философской, позитивно-научной, общественной, государственной, семейной, экономической, - вообще какой угодно, какая бы ни открылась еще, - не в том смысле, что плоха, нравственно предосудительна, канонически недолжна жизнь без Христа в какой бы то ни было области, а в том, повторяю, метафизическом смысле, что таковая просто невозможна, что она, поскольку она действительно вне Христа, действительно метафизически несовершенна, бытийственно неполна, а если была бы совсем вне Христа, то просто не была бы. (…) Христос есть истина, путь и жизнь; это не только догмат вероисповедания, но прежде всего закон мироздания. А если так, то … во-первых… рассыпаются все притязания на автономию в какой бы то ни было сфере жизни и даже природы – без Христа не может быть не только государственности и т.п. но даже химии и геологии; а во-вторых, с такою же стремительностью опровергается всякое искушение, хотя бы и во имя Христово, на духовное насилие, ибо всякая свобода, как духовное самоопределение, от Христа и во Христе, Христос действует не только и не столько, даже совсем не периферически, через внешние заповеди, как то полагают в неразумной поспешности ревнители благочестия, а Своими благодатно бытийственными, так сказать, органическими путями, разумение которых доступно не богословскому схематизму ревнующих о вере, а духовно просветленному, благодатному взору, и посему иной противник Христа может быть в бытии своем гораздо ближе к Нему, нежели рьяный, но не духовный ревнитель Церкви».

По Флоренскому порядок воплощения человека таков: зерно-атом духа человеческого «ткёт» себе тела, тончайшим из которых является имя, затем идут такие тела как ментальное, астральное, эфирное, физическое. Но этот дом духа распространяется вширь и далее, переходя из беспредельности духовной, потенциальной, к беспредельности актуальной, а потом снова возвращаясь в беспредельности духовной. В дом, который строит себе дух человеческий входят одежды, которые продолжают физическое тело, жилище, орудия труда, поле труда человека, которое постепенно от биосферы расширяется на ноосферу, а потом и на пневматосферу (это другие названия для астрального и ментального планов). Таким образом, весь космос становится для человека и телом, и домом, и храмом, и мастерской. В своих интуициях Флоренский был близок Е.П. Блаватской, с её идеями он был знаком.

«Реальность даётся лишь жизни, жизненному отношению к бытию; а жизнь есть непрестанное ниспровержение отвлеченного себе-тождества, непрестанное умирание единства (единственности, отделённости - Г.Я.), чтобы прозябнуть в соборности. Живя, мы соборуемся с самими собой - и в пространстве и во времени, как целостный организм, собираемся воедино из отдельных взаимоисключающих - по закону тождества - элементов, частиц, клеток, душевных состояний и пр. и пр. Подобно мы собираемся в семью, в род, в народ, и т.д., соборуясь до человечества и включая в единство человечности весь мир». По Флоренскому, человек в положительных аспектах любого рода своей деятельности, - с о б о р у е т с я, собирается, сосредотачивается в некоем предвечном, премирном центре или фокусе деятельности (энергии) - возвращается ко всеединству к Единому. «Соборуясь до человечества и включая в единство человечности весь мир», - значит: восходит, возвращается к Сыну Человеческому, значит – к себе самому, как к сыну Божию. Аспекту Христа. (Флоренский писал о Лице Иисуса Христа: «…это метафизически есть первое, а логически оно есть самое сложное, потому что во Христе вся полнота бытия; каждый человек может идти за Христом, потому что может увидеть в Нем самого себя». Чем человек сложнее, тем богаче разработана его индивидуальность, тем ближе человек к Нему, тем полнее он воспринимает Его энергии, Его Огонь.)

Люди как воплощения Монад, идей, как индивидуумы, или самые эти идеи или Монады, друг в отношении друга оказываются единичностями, требующими высшего над собою начала. Возникает учение об иерархии горних сущностей (Иерархии Света, - Г.Я.) и вся пирамида идей восходит к верховной точке своей к идее идей, к Богу, как Сущности всех сущностей, ибо только в Ней они получают и свой разум и свою реальность.

Первовопрос, проблема Христо-Софийная решается Триединицей, в ней основные темы жизни: красота, рождение, смерть, творчество, единство во множестве, любовь познающая, вечность и т.д. и т.п. сплетены воедино и звучат в своей предельной отчётливости. Недаром, как воплощенную Триединицу определил Себя Христос: «Я есть Путь, и Истина, и Жизнь». Придти ко Христу, значит – узнать свою сокровенную природу в Его Природе, узнать себя в Нём.

Похоже на задачу решаемую буддизмом: постигнуть природу Будды, как свою истинную природу? Это вопрос Имени Божия, который решался Флоренским так:

«Слово всякого языка и во всяком виде, пока оно живо и произносится устно или умно, есть конечно, отражение идеи и имеет реальную связь с идеей, - а идея - тоже реальность, имеющая и ипостасное бытие… Так же и имя «Иисус»… «Бог-спасение», или «Бог-Спаситель», или «Богочеловек», - идея Богочеловека и ипостась Богочеловека. Спаситель Богочеловек может именоваться на бесчисленном множестве языков, живых, мёртвых и будущих (Истина, Жизнь, Брама, Гор, Будда, Кришна, Авалокитешвара, Майтрейя - Г.Я.) - и бесчисленное множество раз - телесно и духовно. И все эти бесчисленные слова-имена имеют свою реальность и ипостасность, как в произносящем субъекте-человеке, так и в произносимом объекте-Богочеловеке. Кто бы, когда бы, как бы ни именовал Спасителя, именующий каждый раз вступает в такое или иное отношение реальное к именуемому. Я хочу сказать: раз известное слово-имя соединено с известною идеею и её отражает в себе, то, пока эта связь есть… необходимо бывает реально-ипостасное отношение субъекта-лица, произносящего слово, к идее, коей носителем является объект-произносимый, тоже лицо. Таким образом субъект (лицо ипостась), произносящий слово «Иисус», или «Богочеловек», или «Бог-Спаситель», - необходимо вступает в то или иное отношение реальное к идее и ипостаси Богочеловека. (…) Так - каждое имя и всякое слово. (…) Наша мысль есть движение духа, наше слово есть духовно-телесное движение. И это движение может ставить нас в более тесное единение с Богом, как бы даёт нам осязать Бога». Слово-человек аукается со Слово - Богом, от которого оно эхом отразилось в пещере материи. Пусть же это несказуемое Слово прозвучит в наших сердцах, как голос Матери - природы.

Напоследок вспомним статью Флоренского «Троице-Сергиева Лавра и Россия». Там, в части IV, он называет «Ангелом России», ее духовной Сущностью – Радость, Красоту, Вечную Женственность, т.е. Софию. Одновременно, «Ангелом-Хранителем России», «Ангелом земли русской», наконец «Ангелом России» он называет Преподобного. Он имел для такого совмещения несовместимого серьезное основание, раз решил его зафиксировать письменно. Флоренский не боялся проблем, он всегда ставил вопрос ребром. Так же поступим и мы – или этот классик из классиков настолько небрежно исполнил эту, впрочем, гениальную статью, что в конце не помнил, что у него там в середине сказано, или это некое откровение. Ответ прост. Флоренский был «сергиевцем», Преподобный открылся ему и стал его другом. По мере развития их отношений истинный лик родоначальника земли русской и создателя русского национального характера все яснее виделся ему: «Бесчисленны отраженные и тысячекратно преломленные лучи нашего Солнца. Что не озарено его Светом!» Совмещение Христа и Софии – дело обычное, так и Флоренский мыслит о Софии, как о Теле Христовом и Невесте Христовой. Он в своей книге об арх. Бухареве даже говорит о «Христо-Софийной» проблеме, как «первовопросе русской мысли». Христос и София как символы Божества. Как две стороны чего-то Третьего. Троицы. А тут наряду с Софией вторым Ангелом России, он увидел Преподобного. Почему? А потому, что он увидел в нем Самого Христа. На взгляд Флоренского Преподобный Сергий Радонежский – это одно из воплощений Иисуса Христа. И это утвердившийся, уверенный взгляд. Поэтому он и закрепил его в этой великой статье.


«Я в Отце Моём, и вы во Мне, и Я в вас». (Ин.14:20)
Последний раз редактировалось Ясько Георгий 31 янв 2011, 20:27, всего редактировалось 1 раз.
Ясько Георгий
Сообщения: 158
Зарегистрирован: 28 янв 2011, 17:24

Флоренский и Блаватская.

Сообщение Ясько Георгий »

Изображение
П.А. Флоренский в книге «Детям моим». Московский рабочий, 92, стр. соответствующая, пишет о той степени своего родства с Е.П. Блаватской, которую он обнаружил. Зная его учение о роде, можно оценить значение для него этой родственной связи. Подкрепляя своё учение о роде теорией множеств Георга Кантора: «Под «многообразием», или «множеством», я понимаю вообще всякое многое, которое можно мыслить как единое, т.е. всякую совокупность определенных элементов, которая может быть связана в одно целое с помощью некоторого закона…», Флоренский приходит к выводу о связи членов рода основным (наследуемым) качеством. Он пишет дочери Ольге из Соловков 13.05.35.: Флоренские-Флоринские «всегда выступали новаторами, начинателями целых течений и направлений – открывали новые области для изучения и просвещения, создавали новые точки зрения, новые подходы к предметам. Интересы Флоренских были разносторонни – история, археология, естествознание, литература. Но всегда это было познание в тех или иных видах и организация исследования… С другой стороны, у Флоринских было стремление к самовоспитанию, к духовной тренировке себя… Все они (т.е. вообще говоря) были инициативны, изобретательны, предприимчивы, открывали малые или большие, но новые области для мысли». Это же характеризует и Е.П. Блаватскую, создательницу Теософического Общества.

(Горячо любимый им отец Александр Иванович (1850-1908) сначала учился здесь, у нас во Владикавказской гимназии, потом в Тифлисской 1-й классической гимназии. Был её первым учеником. Но вследствие истории с директором гимназии Желиховским (женатом на родной сестре Е.П. Блаватской. Впечатления о Елене Петровне врезались в память А.И. Флоренского. Он несколько раз рассказывал о ней сыну, который «чувствовал, что эти детские впечатления не прошли мимо его мысли, заставили призадуматься, а может быть, и послужили оплотом против материализма»), негодяем, которого он с тремя товарищами по жребию избран был поколотить, А.И. Флоренскому пришлось уйти из гимназии.)

Вот неотправленное письмо П.А. Флоренского Елене Федоровне Писаревой, одной из основоположниц теософского движения в России. Характерна оговорка, Флоренский даёт ей отчество Е.П. Блаватской.

«декабрь 1910.

Милостивая государыня Елена Петровна!
(простите, если неверно называю Вас)

Прочитав Вашу заметку о своей брошюре «Общечеловеческие корни идеализма» в «Вопросах Теософии», я позволю себе обратиться к Вам с некоторым недоумением и надеюсь, что Вы, - хотя я не имею чести быть знакомым с Вами, - на сочтёте для себя это письмо обидным. Вы, именно, упрекаете меня в позитивистском образе мыслей и в том, что я ничего не говорю об отношении Платона к мистериям. Но, милостивая Государыня, меня удивляет, как это Вы, «посвященная», упрекаете меня, «непосвященного», в том, соблюдение чего конечно было, есть и будет первым условием не только посвящения, но и всякого занятия оккультизмом: Вы попрекнули меня благим молчанием. Поверьте, что то, о чём не сказано мною и что могло быть сказано, неизмеримо превосходит сказанное, тем более, что в области некоторых вопросов я владею собственными работами, которых никто не видел и результатов которых мне не приходилось встречать в литературе. Но «несть пользы в многоглаголании», и я открыто Вам заявляю, что считаю все теософские и проч. журналы, общества, брошюры и т.д. явлением глубоко отрицательным и вредным – не по тому или другому содержанию их (что есть вопрос особый), а по самому факту многоглаголания в таких областях, в которых надлежит молчание. Делать (нрзб.) из Каббалы, которую нашептывали по ночам с глазу на глаз, прямо на ухо, и которую слушали со страхом, делать тему для фельетона, читаемого за утренним чаем, или реферата на «музыкальном» собрании среди флиртующих дам – это так не эсотерично, что если бы я был заинтересован в Ваших оккультических организациях, то я обязательно поднял бы жесточайшее гонение против всей этой «свистопляски» лжеоккультистов. И «оккультистам» милостью Божией отвратительно видеть, как вонючая толпа врывается в мистериальные пещеры, и обонять запах чесноку, отравляющий благовония тончайших фимиамов. Если же Вы этого не понимаете, то тем хуже для Вас: очевидно и Вы – от толпы. Но что значат тогда Ваши суждения о том, что толпе недоступно.

П. Флоренский.

Вы, русские оккультисты, довели оккультизм до того, что он стал модным (!), что он соперничает с Пиккертоном, шляпами шантеклер и патентованными средствами».

Всемирно-историческая роль Е.П. Блаватской состояла (в частности) в том, чтобы открыть людям Запада тайную для них единую основу и сущность всех мировых религиозных и философских систем, являющуюся предметом Мистерий. Свою жизненную задачу П.А. Флоренский понимал как «проложение путей к будущему цельному мировоззрению». На базе той же Тайной Доктрины, которую он нёс в себе от рождения своего, припоминая, открывая её себе по ходу своей умственной работы. Так что, по сути дела разногласий между Е.П. Блаватской и П.А. Флоренским нет. Разные у них были представления о том, в какой мере обнародовать эту суть, выдать в открытой печати. Учителя Востока, руководившие Е.П. Блаватской, сочли возможным раскрыть тайны Мистерий в масштабах, доступных для сознания человека XXI века, каким оно будет по их прогнозам, когда освоит открытия научной революции XX – XXI веков. П.А. Флоренский был скромнее. Языками математики, физики, философии, филологии, искусствоведения, других наук, богословия, он сказал о тех тайнах Мистерий, которые на его взгляд, люди передового мЫшления будут способны воспринять к концу ХХ века: «Меня начнут понимать через 50 лет после моей смерти». А расстрелян он был питерскими чекистами 8 декабря 1937 года. Так что, он сердился на Е.П. Блаватскую по недоразумению. По своей кавказской пламенности.

Бывает.
Последний раз редактировалось Ясько Георгий 31 янв 2011, 20:36, всего редактировалось 1 раз.
Аватара пользователя
Sergo
Сообщения: 442
Зарегистрирован: 12 янв 2011, 14:29
Откуда: Ярославль
Контактная информация:

«Сокрытое чудо». // «Наука и религия», № 6, 1998 г.

Сообщение Sergo »

Источник: «Наука и религия, № 6, 1998 г.

«Сокрытое чудо».

8 декабря 1997 года исполнилось 60 лет со дня гибели отца Павла Флоренского. До сих пор мало кто знал, что с его именем связана одна из таинственных, загадочных историй – история сохранения Честной Главы Преподобного Сергия, одного из самых чтимых русских святых. Предание об этом долгие годы хранилось в семье Флоренских. Его-то и поведал нашему корреспонденту Павел Васильевич ФЛОРЕНСКИЙ – внук отца Павла и известный учёный, приложивший немало усилий для издания трудов своего деда.

http://yro.narod.ru/yar/Sokr_chudo.htm
Ясько Георгий
Сообщения: 158
Зарегистрирован: 28 янв 2011, 17:24

Флоренский и поповство.

Сообщение Ясько Георгий »

Как и всякий нормальный мужик, Флоренский всю жизнь мечтал владеть каким-нибудь вековечным, установившимся ремеслом, в котором приёмы, материалы, инструменты, стиль и метод были бы давно найдены и установлены и не нуждались бы в коренном совершенствовании. Не работающий, да не ест. Он хотел мерно работать, достойно зарабатывать, чтобы содержать семью, помогать родне и при том, главное – спокойно предаваться своим идеям. Собственно говоря, его научная и преподавательская работа и были таким ремеслом. Он завещал своим сыновьям: «Пусть же в каждом поколении хоть один будет иерей, лучше всего – как я, т.е. иерей для себя, иерей ради службы Божией, имеющий ремеслом что-нибудь особое! Подумайте об этом сыны мои!»

Он знал: «… собственно, нет религий, а есть одна Религия. Религия весьма меняет в человечестве свой вид и весьма неодинакова ценность её различных обликов. Но основные силы, её складывающие, сходны». А.Ф.Лосев писал: «Я вспоминаю сейчас одну из бесед с ним: «Я, - говорит, - принял священство не для того, чтобы служить на приходе. Я принял это для своего личного общения с Богом. А знаете, наши приходы – это ведь сплошь бытовое православие, которое мне совершенно неинтересно. Я никогда ни на каком приходе не был и не буду, потому что слишком все это скучно, неинтересно, слишком это стало бытовым и обычным. Религия – это что-то необычное. А здесь все обычно, «все бытовое».

7.11.1913 Флоренский писал ректору Московской Духовной Академии архиепископу Федору: «Вы не знаете, что же, собственно надо делать со мною, и это вовсе не по недоброжелательному отношению, а – несмотря на прямое желание сделать всё наилучшим образом. Но есть силы, с которыми бороться трудно и, б. м. даже невозможно. Я, по крайней мере, устал за 10 лет и от борьбы отказываюсь.

Дело в том, что Церковь конкретно открывается в разных общественных средах. А т.к. каждой среде естественно переоценивать себя, то она склонна и все свои особенности, бытовые и временные, считать за атрибуты Церкви. Духовенство, как владеющее властью в Церкви, отчасти законною, отчасти захваченною, более чем какая другая среда, имеет склонность поповский быт, поповские манеры, поповские интересы выдавать за Христову церковь и её атрибуты. Я не берусь судить или даже осуждать «поповства»; однако, самым решительным образом скажу, что оно мне не только чуждо, но я вовсе и не вижу надобности усваивать его себе. Но на этой-то почве и происходит ужасная, непонятная для человека, выросшего в этом быте, тяжесть мелких требований, которые предъявляются якобы от Имени Церкви…

… люди, отрицающие не только положения православия, но и Самого Христа прямо или косвенно, но соблюдающие при этом известный семинарский этикет, благополучны; а другие, нарушившие этикет, или, точнее, живущие по этикету иной среды, хотя и искренне признают церковность, на каком-то подозрении.

Скажу о себе. Я имел возможность быть профессором по любимой мною математике; имел и другую возможность – заниматься богословием за границей (мой отец почти требовал этого и обиделся на меня за Академию). Если я отказался от всего этого и, избрав Академию, потратил на неё 10 лучших лет своей жизни и упорного труда – значит, я хотел именно православия и именно церковности. Я хотел и хочу быть верующим сыном Церкви и, кроме того, всегда, и по характеру, и по убеждению, старался искренне почитать всякую законную власть, даже когда она бывала не на высоте положения, - подчиняясь ей для Бога. Но если другие не понимают, то Вы-то, Владыко, понимаете разницу между послушанием и подхалимством. Конечно, ради общецерковной жизни иногда нельзя обо всём говорить, но нельзя же бессовестно лгать, потакая произволу отдельных лиц!»

Он писал о Церкви вот что: «Ничего не возражая в данном месте против «Патриарха Московского и всея Руси», мы не должны, однако, забывать и того обстоятельства, что единовластное устройство Русской Православной Церкви ещё решительно ничего не значит для Православной Церкви и принципиально, как бы ни была территориально велика и числена Русская Церковь, имеет значение не большее, нежели единство власти в отдельной епархии или даже в отдельном приходе, ведь единством русской церковной власти отнюдь не вносится такого же в церковную власть Вселенской Православной Церкви, мечта о каковом, есть определённо мечта католическая». Вселенская же Церковь «… непрерывно, на всём протяжении пространства и времени с о б о р у е т с я, т.е. осознаёт себя единою, носительницею Духа Истины… (…) В духовном я могу сказать то, что единственно может быть духовно ценным, лишь оставшись с глазу на глаз с самой Истиной, и только предельная моя открытость пред нею, т.е. моя решительная неподатливость всем внешним давлениям, откуда бы они ни шли, предоставит мне возможность быть самим собою, совлекшись всяких условностей, и, прейдя по ту сторону себя самого, созерцать ноуменальный мир; и тогда лишь, в своей предельной свободе восприяв от духовной жизни, я смогу быть членом Церкви, т.е. соборно обсуждать дела духовные: или свободно и соборно, или никак постигается Истина, устрояется духовная жизнь общества».

Флоренский решительно отличал РПЦ МП от Церкви Христовой, в которой он и состоял, как и другие святые и подвижники «всех времён и народов»: «Говоря о Церкви, мы часто цитируем слова: «Врата адовы не одолеют ю». Но при этом мы забываем, что здесь дело идет о Церкви Христовой, а не Русской … (…) Вся Русская правящая Церковь никуда не годна. Все принадлежат к нецерковной культуре. В существе все, даже церковные люди у нас позитивисты».

Вот его пророчество о судьбе РПЦ МП: «Православная церковь в своём современном виде существовать не может и неминуемо разложится окончательно; но как поддержка её, так и борьба против неё поведут к укреплению тех устоев, которым время уйти в прошлое, и вместе с тем задержат рост молодых побегов, которые вырастут там, где сейчас их менее всего ждут. Когда религиозными началами забивали головы – в семинариях воспитывались наиболее активные безбожники. Когда религию навязывают – от неё отворачиваются, потому что для восприятия предметов религии требуются соответственные условия. Но когда религии не будет, тогда начнут тосковать. Это будет уже не старая и безжизненная религия, а вопль изголодавшихся духом, которые сами без понуканий и зазываний создадут свою религиозную организацию… До тех пор никаких льгот, никаких преимуществ, никаких гонений. Государство не должно связывать своё будущее с догнивающим клерикализмом, но оно нуждается в религиозном углублении жизни и будет ждать такового».


Поповским ниспровергателям Флоренского следовало бы задуматься над вопросом: почему Флоренского поддерживала в его исканиях прежде всего консервативная часть современного ему духовенства, причём не невежественная, а весьма искушенная в богословии. Достаточно назвать его духовника епископа Антония (Флоренсова), гордившегося своим чадом, епископа Феодора (Поздеевского) и др.

Но поповство не умеет задумываться, оно умеет лишь люто ненавидеть. Письменные высказывания о Флоренском попов лежат от шалопайского подлавливания «словечек с уснащением их вопросительными и восклицательными знаками» до бесчеловечной низости: «За сознательное коснение в ереси свящ. Флоренский на основании вышеупомянутого послания Святейшего Синода должен был быть лишен сана, но избежал этого сначала из-за умелого ухода в тень, а затем по причине наступившего смутного времени». Тут, конечно, следовало бы внести уточнение, что не Флоренский умело ушел в тень, а его умело туда увели сотрудники НКВД, но оторопь вызывает в подобных утверждениях совсем другое: до чего нас довели, если церковный человек (а Михаил Редькин, если не ошибаюсь, священник) мученическую гибель Флоренского в сталинских лагерях пытаются выдать за ловкую карьеру».

Причина этого в том, что боговдохновенный ясновидец Флоренский ясно видел, Кто на самом деле руководит РПЦ МП. Вот чего попы ему простить не могут. Как известно, Флоренский в 1904 году решил окончательно связать свою судьбу с православной церковью. В начале марта 1904 года они вместе с А.Белым пришли к епископу Антонию (Флоренсову) просить монашества. Мудрый священнослужитель их отговорил от этого шага, убедив П.А. Флоренского поступить в Московскую Духовную Академию, что он и сделал, отклонив предложение Н.Е. Жуковского и Л.К. Лахнина остаться в Московском университете на кафедре математики.

В том же 1904 же году Флоренский начинает поэму «Святой Владимир», в которой фиксирует следующий образ: «Он говорил:// Пади, пади. Я – всё.// Все у меня. И твой Христос//Попался уж ко мне. // Пади, - пади».// Я входил в церковь и там … на престоле…// там на престоле – я видел … паук,// Паук-птицеед… черный, мохнатый, - огромный… //Сплёл паутиною всё… запутался// крест в этой сетке.// Он… злыми круглыми глазками – черными, // будто бы бисер,// смотрит кругом, а мы молча стоим и ждём // участи брата… Он брата сосёт в паутине// и визгом пронзительным… вскрикнет.// А Церковь – ловушка, куда уж попал…// … Христос!..» («Слишком грубо, развить и облегчить, а вместе с тем усилить». (примечание П.А. Флоренского) Павел Флоренский и символисты. М., 2004, стр. 265-266)

& зе ласт, бат нот лист. Паскаль сказал, что мы любим тех, кому сделали что-то хорошее и ненавидим тех, кому причинили зло. Питерские чекисты расстреляли Флоренского 8 декабря 1937 года. Великий В.О. Ключевский писал 23.10.1906: «Русской Церкви, как христианского установления нет и быть не может; есть только рясофорное отделение временно-постоянной государственной охраны». Каким бы русское государство ни было, РПЦ всегда прислуживает Князю мира сего, а не Царю Небесному, что и доказала своими неразрывными связями с ВЧК-КГБ.
Ясько Георгий
Сообщения: 158
Зарегистрирован: 28 янв 2011, 17:24

Флоренский и музыка.

Сообщение Ясько Георгий »

В работе «Иконостас» Флоренский пишет: «Самая консистенция масляной краски имеет внутреннее родство с масляно-густым звуком органа, а жирный мазок и сочность цветов масляной живописи внутренне связаны с сочностью органной музыки. И цвета эти, и звуки эти земные, плотяные». Орган как «музыкальный инструмент существенно связан с исторической полосой, выросшей в том, что мы называем культурой Возрождения»… «Разве непосредственно не ощущается звук органа… слишком связанным с непросветлённой подосновой человеческой усии»? Усия – сущность, существо, сторона бытия, служащая его ноуменальному самоутверждению.

Вот что пишет в связи с этим его настырный и поверхностный, «непросветлённый» и «плотяной» преследователь Р.А. Гальцева: «Интересна применяемая здесь методика изобличения, она же методика внушения, которая всегда использует реальные свойства предмета: масляная краска действительно непрозрачна и сочна; звук органа и вправду имеет густую консистенцию… …автор же безо всяких убедительных переходов и доказательств записывает в разряд злокачественных: сочно-густой звук органа как-то сам собой превращается в «непросветлённый» и «плотяной»… Подобный «приём присоединения» к предмету его оценки по идеологическому принципу… оказывается надёжным способом «уловления душ»; проникшись доверием к проницательности автора в его видении вещей, читатель, рассудок которого уже значительно сотрясён, влечётся за своим водителем дальше, усваивая вместе с его феноменологией и его аксиологию».

«Иконостас» писался в 1918-22 г. А вот что открыли британские исследователи в 2003. «Источником религиозного чувства является орган в церкви. Те, кто испытывает в церкви чувство невероятного душевного подъёма, б.м., просто остро реагируют на инфразвук, который производят некоторые органные трубы. Во многих соборах и церквях есть столь длинные органные трубы, что они издают звук частотой менее 20 Гц, не воспринимаемый человеческим ухом. Но такой инфразвук может вселить в аудиторию разнообразные чувства…» Результаты исследований британских исследователей свидетельствуют, что «странные ощущения возрастали на 22 % при прослушивании самых низких нот. По мнению профессора Ричарда Вайсмана, именно наличием таких труб в органе можно объяснить таинственный трепет, охватывающий многих прихожан, который они отождествляют с Богом… Сара Ангисс, инженер и композитор говорит, что исполнители органной музыки начали «подмешивать» инфразвук в свою игру ещё 500 лет назад, к нему успело пристраститься не одно поколение». Известия. 13.09.03.

Как же Флоренский установил это свойство органа, не имя современной аппаратуры? Он был вооружен самой природой. «Во мне была повышенная впечатлительность, никогда не смолкавшая внутренняя вибрация всего существа от заветных впечатлений. Это почти физическое ощущение себя струною… по которой природа ведёт смычком: не в душе, а во всём организме, почти ухом слышимый, вибрирует высокий и чистый звук, а в мыслях складываются схематические образы… как символы мировых явлений. Я пишу и почти уверен, что останусь непонятым. В этих словах захотят услышать сравнения и попытки на поэзию, я же хочу сказать – выдавить из себя – самое трезвое, самое буквальное описание, некую физиологическую картину. Она заключалась в том, что все во мне, каждая жилка, было наполнено экстатическим звуком, который и был моим познанием мира. Этот звук, это дрожание всего внутреннего порождало схемы, порядка скорее всего математического, и они были моими категориями познания».

Не отсюда ли шло его восприятие музыки. «Благоухания наполняли меня теплом. Напротив, от звуков мне становилось холодно, порою настолько холодно, что я дрожал весь, как в сильнейшем ознобе, и чувствовал, что ещё слушать – выше моих сил и что-нибудь может случиться. Если при этом бывали взрослые, они иногда давали мне что-нибудь успокоительное или прекращали музыку. Так памятно это ощущение спирально вьющегося по спинному мозгу холодного вихря (спросить бы у индийский йогов – не похоже ли это на пробуждение Кундалини? – Г.Я.), начинающегося с первыми тактами музыки и всё ширящегося, так, что он пронизывает всё тело, и ноги, и туловище с руками, и голову, а потом начинает стремительно дуть, бороздя всё пространство комнаты, провеивая сквозь меня, словно моё тело кисея, и холодит эфирным восторгом, вознося на себе к самозабвенному экстазу. Я музыку любил неистово, а ощущал почти до вражды; она слишком потрясала меня и слишком много от меня требовала, чтобы можно было относиться к ней как к удовольствию». Полагаю, человек, с детства наделенный такой восприимчивостью другой стороны природы, может считаться экспертом её.

«Моё давнишнее наблюдение. Как запоют "Иже херувимы", так подымается таинственный вихрь, дующий снизу вверх, и он уносит из эмпирий меня, служащего. С этого момента я перестаю быть, как все и со всеми, и делаюсь и н ы м, и пребываю в ином месте. Это - полная изоляция. Ощущение такое, что всю службу подымаешься-подымаешься в гору, воздух делается реже, ветер сильнее. А как дойдёт до херувимской, так оказываешься на вершине, и тут ветер благодати срывает с вершины и уносит вон, и паришь в ином мире. Но как попадаешь обратно - на землю, мне не ясно».


«Выйдешь безлунною ночью в сад. Потянутся в душу щупальцы деревьев: трогают лицо, нет преград ничему, во все поры существа всасывается тайна мира. Мягкая, почти липкая тьма мажется по телу, по рукам, по лицу, по глазам и огустевает, словно осаждается на небе, и ты - уж почти не ты, мир - почти не мир, но всё - ты и ты - всё. Точнее сказать, нет границы между мной и не-мной. В корнях бытия - единство, на вершинах - разъединенье. Это единство особенно чувствуется, когда идёшь по сельской дороге безлунно-беззвёздною летнею ночью. Движешься - прорезываешь густую смолу, а расширившиеся, вросшие друг в друга вещи так и мажут по щекам, по лбу. Первооснова сущего открыла недра свои, и не знаешь - к чему нужна личность».

Первооснова сущего открывала ему, любимчику своему, недра свои, когда он шел ночью домой «с электрички» (как сегодня говорят), ну как же было такого не расстрелять в декабре 1937?
Ясько Георгий
Сообщения: 158
Зарегистрирован: 28 янв 2011, 17:24

Флоренский об Андрее Белом.

Сообщение Ясько Георгий »

Изображение
«То, что ты пишешь о нём – несправедливо,
Я знал его с лучшей стороны и память о нём
останется светлой и белой…»

П.А. Флоренский.

Слова Флоренского об Андрее Белом (1880-1934) лягут в сознании любого русского человека краеугольным камнем для понимания этой сложнейшей и важнейшей для Серебряного века фигуры. Только гениальный ясновидец Флоренский, прекрасно знавший Белого и любивший его мог так сказать. Обратим внимание на то, что все выписки, кроме первых двух абзацев взяты из его Соловецких писем детям. Понятно, из каких подземелий слышится голос Флоренского.

«Мне рассказывал Б. Бугаев. Летом 1903 года он был как в тумане. Во мгле. Как будто упёрся в стену. Каждый день ждал смерти. Не знал, что будет дальше. Страдал неизвестностью. Вдруг, быстро, одна за другою духовному взору предстали три картины. Это было vision mentale (видение умственным взором (франц.). Он видел самого себя в уменьшенном виде. Первая картина. Лет 30-ти он в нерешительности с козлиной бородкой. Не знает, что делать. Далее, ему 35 – он предпринимает какое-то решение, страшно решительное. Томится, похудал. Сидит с пером в руке. Третья – следствие предпринятого решения. Он, побитый камнями, лежит на площади. Кругом толпа…

Он написал об этом Петровскому А.С. (1881-1958) и тот откликнулся. Петровский видел сон. Ему предстал Архистратиг Михаил. Он держал в руках Евангелие и доску, истыканную гвоздями. «Это – сказал Он, - Вам, - и передал Евангелие, - а это – Вашему товарищу», - и передал доску».

«Отец его, мой учитель, был очень замечательный человек, однако у нас недостаточно оцененный, петербуржцами просто затираемый, а ныне втаптываемый ими же в грязь. Однако я знаю, что американские математики изучали рус. Язык специально для того, чтобы прочесть работы Н.В. Бугаева. Мать А. Белого (я хорошо знал А-дру Дм-ну, её знала так же С.И.) обладала сатирическим умом и музыкальными способностями. А. Белый воспитывался на музыке, хотя сам и не играл… От отца он унаследовал склонность к философии и к схемам, но очень неудачно, почти карикатурно, и эта склонность задавила в нём поэта. От матери музыкальность, что было положительным, и сатирическое направление ума, тоже поведшее его ложными путями. В А. Белом были несомненные искры гениальности (я строго различаю гениальность, как восприятие и создание совершенно новаго и по-новому, от талантливости, как способности оформлять уже существующее), но не было достаточно талантливости. Отсюда внутренняя драма А. Белого. Он как никто видел мир в аспекте мифа, он создавал или воссоздавал миф. И когда он делал это непосредственно, его гениальность светила пучками ярких лучей, даже физически я воспринимал эти лучи. Но А. Белый был недостаточно умён для своей глубины, он не имел сил выразить её самостоятельно и потому всю жизнь искал чужих форм и способов выражения, чужих себе, стараясь втиснуть в эти, в сущности враждебные себе схемы, своё подлинное. То это было ницшеанство, то кантианство, то когенианство, то синдикализм, то антропософия и т.д. И свои ценности он, много стараясь и много работая, лишь портил, затемнял и уродовал. В свои лучшие времена А. Белый мне представлялся Ариэлем, духом воздуха, сотканным из звуков эоловой арфы, и восприятие им Мира было бездонно глубоко. Среди других людей тонких и по своему глубоких, он проносился как дуновение горного ветра, всем отдаваясь и никем не задерживаемый. Но эти вибрации постепенно затягивались корою условных неуклюжих схем, под которыми он задыхался – и задохся. Ему хотелось быть не ребёнком, а взрослым, и маски взрослых, которые он надевал на себя, его погубили». Соловки 21.08. 1935.

«Хорошо, что ты стала читать А. Белого, это тебе поможет понять многое в музыке, как равным образом музыка поможет в понимании А. Белого. Ведь у него важнейшее – это музыка, не в смысле звучности как таковой, а более глубоко. Лирика его преследует ритмическую и мелодическую задачу, а большие вещи – симфонии и романы, симфонии в особенности, контрапунктические и инструментовку. Наиболее сознательно проработана контрапунктически симфония 4-ая, «Кубок метелей». Правда, напечатанная редакция переработана и лишена той непосредственности, которая была в этой симфонии первоначально (я слышал её раза два, в двух вариантах), и потому стала формалистичной. Но для изучения эта обнаженность построения симфоний составляет выгодное условие.

Весьма построен так же «Петербург». Помню, А. Белый рассказывал мне об его возникновении. Первичным образом, легшим в основу «Петербурга» был черный куб, сопровождаемый особым звуком. Постепенно этот куб стал обрастать побочными образами и стал черной каретой, проезжавшей по Невскому. А вслушиваясь в сопровождающий звук, А. Белый подметил, что он слагается из двух других звуков или, точнее, что основной звук сопровождается обертоном, более слабым, чем основной, и весьма высоким. Дальнейший рост основного образа и внутренно связанного с ним звука шел так же, как множатся клетки зародыша, т.е. последовательными делениями- расчленениями. Таким-то образом возникли ткани и образы произведения в целом, однако органически объединённые при всём своём многообразии. Так же умножаются и типы: в первичном типе открывается другой, ему родственный, но иначе раскрывающий художественную тематику произведения. Впрочем то, что я говорю о Белом, есть и общий закон всякого подлинно-творческого произведения, будет ли оно художественным, философским или научным, даже техническим. Этот закон – родственен эмбрионологическому росту путём дифференциации и специализации средств для выражения первичного творческого порыва, не способного выразить себя простым, единым средством выражения. То, что рождается в душе как простая, неделимая точка, силовой центр, может осуществляться лишь в ряде связанных между собою и организованных, но различных и друг другу противоположных средств». Соловки. 5.09.1935.

«Под гениальностью, в отличие от талантливости, я разумею способность видеть мир по новому и воплощать свои совершенно новые аспекты мира. Талантливость же есть способность работать по открытым гением аспектам и применять их. В жизни я встретил 3 человека, за которыми признал гениальность: Розанов, Белый, Вяч. Иванов. Гениальность есть особое качество, она м.б. большой и малой, равно как и талантливость. Не берусь судить, насколько велика гениальность этих людей, но знаю, что у них было это особое качество. Но Андрей Белый был совсем не талантлив, Розанов – мало талантлив, а В. Иванов обладал, при гениальности меньшей, большею талантливостью. Он сумел проникнуть изнутри в эллинство и сделать его своим достоянием. Его познания очень значительны, и потому он – поэт для немногих и всегда будет таковым: чтобы понимать его – надо много знать, ибо его поэзия есть вместе с тем и философия». Соловки. 30.09.1935 г.

«На днях перечёл «Петербург» Андрея Белого, точнее сказать – прочел, т.к. читал ранее в первом издании, где была редакция значительно большего размера. Сам А. Белый и редактор издания считают новый текст более совершенным, чем первоначальный. По-моему это – большая ошибка. А. Белый постарался придать роману псевдо-популярный характер, упростив язык, сократив текст. Но общедоступным роман от этого конечно не стал, напротив внутренний его смысл сделался менее доступным. Ведь суть «Петербурга» в передаче чувства призрачности, мнимости Петербурга, в тревоге, в изломанности петербургской жизни и души, в оторванности Петербурга от страны. С упрощением языка, с сокращением текста эти моменты ослаблены до неузнаваемости, тогда как никакой новой сути в произведение не вложено. Роман напоминает ученический пересказ «своими словами» «Петербурга» в первоначальной редакции, бледную копию вещи очень сильной и, в соответствии со своим предметом – очень нездоровой. Однако, от бледности она – не здоровее. Помню, таким же образом А. Белый испортил первоначальную редакцию (не напечатанную) «Кубка метелей»…

У него была гениальная интуиция тождества внутренней природы вещей и явлений провидимому вполне разнородных - способность сближения. Но это тайнозрение вещей потом, уже в молодости, стало заволакиваться от слишком большой заостренности (как зрение слишком хорошее в детстве, напр. у меня, от своей тонкости гибнет) – своими же порождениями, - сближением настолько сильным, что ломаются более существенные перегородки различия. А кроме того он, при своей гениальности, отнюдь не был талантлив, пожалуй даже был определённо неталантлив, и свои глубокие проникновения портил, т.к. у него не хватало способности оформить их соответственно высоко качественно и не хватало наивной смелости дать их в сыром виде, без наукообразного оформления. Так погубил он свою гениальность, так погубил он свои произведения». Соловки. 23.03.1936 г.

И это всё о нём. Больше имя Андрея Белого в письмах Флоренского из лагеря не встречается. Многое он мог ещё сказать о друге своей юности, но 8 декабря 1937 года питерские чекисты его расстреляли.

P.S.

Памяти Андрея Белого.

Голубые глаза и горячая лобная кость,
Мировая манила тебя молодящая злость.

И за то, что тебе суждена была чудная власть,
Положили тебя никогда не судить и не клясть.

На тебя надевали тиару – юрода колпак,
Бирюзовый учитель, мучитель, властитель, дурак!

Как снежок на Москве, заводил кавардак гоголёк,
Непонятен-понятен, невнятен, запутан, легок.

Собиратель пространства, экзамены сдавший птенец,
Сочинитель, щеглёнок, студентик, студент, бубенец.

Конькобежец и первенец, веком гонимый взашей
Под морозную пыль образуемых вновь падежей.

Часто пишется: казнь, а читается правильно: песнь,
Может быть, простота – уязвимая смертью болезнь…

Прямизна нашей мысли не только пугач для детей,
Не бумажные дести, а вести спасают людей!

Как стрекозы садятся, не чуя воды, в камыши,
Налетели на мертвого жирные карандаши.

На коленях держали для славных потомков листы,
Рисовали, просили прощенья у каждой черты.

Меж тобой и страной ледяная рождается связь,
Так лежи, молодей и лежи, бесконечно прямясь.

Да не спросят тебя молодые, грядущие те,
Каково тебе там, в пустоте, в чистоте, - сироте…

10 января 1934.

О. Мандельштам.
Последний раз редактировалось Ясько Георгий 31 янв 2011, 20:50, всего редактировалось 1 раз.
Ясько Георгий
Сообщения: 158
Зарегистрирован: 28 янв 2011, 17:24

Нимб Флоренского.

Сообщение Ясько Георгий »

В связи с картиной М.В. Нестерова «Философы» 1917 г. есть свидетельство чуда: на картине вокруг изображения голов философов появились нимбы. Вот как П.А. Флоренский пишет об этом матери О.П. Флоренской18 сентября 1921 года: «Присылаю, кроме того, фотографический снимок с портрета моего и СНБ (Сергей Николаевич Булгаков, - Г.Я.), сделанного М.В. Нестеровым. Снимок очень плох, но хорошо, что есть и такой. – Между прочим, произошло (некоторое, - зачеркнуто Г.Я.) какое-то расхождение тонов на фоне пейзажа, от постарения и около головы СНБ сильнее, а около моей - слегка выступило нечто вроде зелёного нимба. Свечение СН Б-ва столь сильно, что обращает на себя внимание, а М. В-чу придётся замазывать его. МВ даже испугался, подумал, не (случилось ли, - зачеркнуто Г.Я.)означает ли это, что с С.Н-чем что-то случилось в Крыму». Даже теперь, когда вы придёте в Третьяковку, присмотритесь повнимательнее, возможно, вы увидите ярко-зелёные мазки, наложенные автором на те места, где над головами изгнанного и замученного философов выступил светоносный нимб.

Вот что пишет Флоренский о локализации человеческого сознания. «Даже для очень чувственного зрения граница тела лежит за физическим телом… (Итак, где граница тела? При современных воззрениях нельзя видеть границы тела там, где для грубого зрения кончаются они. Но и за пределами их есть много оболочек, истечений нашего тела, и где они кончаются - нельзя определить. Я думаю, что нигде. Мы везде, но в разной степени связанности с нашим телесным организмом). … и я склонен думать, что благодаря своим телам мы охватываем всю вселенную. Эту мысль раскрывает Сперанский, ставя вопрос: каким образом Адам и Ева увидели, что он наги, ведь после грехопадения их познание ослабело? Ответ: они раньше не были наги, так как весь мир был их телом при общей связности их существа и они не видели границ между телом и миром. Само тело их не было обнажено, так как оно было внутренним органом, а потом, после грехопадения оно, так сказать, выпало из мира, и во вселенной остались только тонкие флюидные оболочки.

Эта мысль соответствует современной биологии - характерно построение тела изнутри, а не извне. (Ноуменальная воля, потом строение тела изнутри.) Вещество заполняет душевные и полуматериальные формы. Часть этих органов, еще не залитых веществом, находится вне, и потому они очень гибки и податливы. Один из этих органов - тот свет, который излучается от человека, особенно из головы.

Этот свет - явление бесспорное и определённое, хотя вместе с тем трудно сказать, как его видишь. Хотя видишь его чувственными глазами, но он не координируется со всей остальной чувственной обстановкой. Он может иметь такие же градации, - по силе и оттенкам, - как и чувственный свет. Может быть, целый спектр излучений различной духовной ценности, а геометрические формы его всегда более или менее однородны. Представление о свете от святых может дать венчик, изображаемый на иконах. (Сквозь него видно, он прозрачен. Свет этот может быть у разных людей разной природы. Спектр, начиная с материальных N-лучей. Свет может быть разных видов и изображается графически венчиками: 1. Свет вокруг головы; 2. Вроде сосуда, окружающего голову; 3. Вся фигура в яйцевидной оболочке. Венчики святых - более или менее удачное изображение того же краской.) Сфера, заполненная светом и окружающая голову…, может представляться как световой сосуд - нимб, gloria, на воскресшем Иисусе Христе.

Религиозная иконописная символика всегда реальна, она всегда имеет некоторую реальную причину, в ней нет условности. А если мы эту реальность не всегда видим, то это происходит, во-первых, от плохого исполнения и, во-вторых, по нашей грубости». (П.А. Флоренский. Сочинения. ФН. т.129. М., 99,.стр. 423-424.)
Ответить

Вернуться в «Великие подвижники»